Осколки великой мечты - Литвиновы Анна и Сергей

Нике снится жаркий тропический пляж. Босые ноги утопают в раскаленном песке. Океан под лучами беспощадного солнца смотрится огромным серебряным блюдом. Ника рвется побыстрей нырнуть в воду, но кто-то рядом с ней удерживает ее. «Сначала коктейль!» – слышит она. Голос ее спутника молод и звонок, совсем не похож на низкий рык Баргузинова. С кем же она? Но солнце светит в лицо, Ника видит лишь стройный, размытый под яркими лучами контур фигуры. Она только в одном уверена: это – не Иван.

«Стой! Стой!» – слышит Ника чьи-то крики. Смех, топот – как можно слышать топот на мягком песке? Дзинькает стекло… Она открывает глаза. Ее дом, ее спальня, в постели – она одна. А у окна нервно топчется Васечка. Он распахнул створку окна, опасно свесился вниз…

– Что случилось?! – Никин голос спросонья испуганный, хрипловатый.

– Мам! Заяц! Заяц! – кричит в ответ Вася. – Он к теплице помчался!

Ника стряхивает с себя остатки сна. Ну сынуля, чистое наказание. Не дал сон досмотреть.

Вася срывается, бежит к выходу. Уже проснувшаяся и переставшая злиться Ника кричит вслед:

– Лови его! К обеду поджарим!

Она откидывается на подушки. Интересно, как заяц перелез через трехметровый забор? И откуда берутся зайцы в шести километрах от Москвы? Пойти, что ли, вместе с сыном поохотиться?

Но за окном хмурится октябрь, вставать неохота, да и зверя наверняка не поймаешь, слишком шустр. А если и заловишь – то что с ним делать? У кого поднимется рука забивать зайца? Не у Васечки же… Был бы Баргузинов – никаких вопросов. Но с его уходом резких, жестких людей в доме не осталось. Из мужчин – только юный и ранимый Василек да эконом – милейший дедуля. Шофера у Ники нет. А горничная с экономкой вообще клушки, даже темноты боятся…

Ника как раз покончила с кофе, когда возвратился разочарованный Васечка:

– Заяц убежал… Там в заборе дыра…

– Ну и какой он, расскажи? – искренне интересуется Ника.

– Жирный – во! – выпячивает тощее пузо Васек. – Уши как шланги. Болтаются!.. Коричневый.

– Бурый, – машинально поправляет Ника.

– Нет, коричневый! – сердится Васечка. – Мам, давай себе зайца заведем?

Ника закатывает глаза. Начинает перечислять:

– Терьер! Шарпей!

– Два кота, – заканчивает за нее сын. И возмущенно добавляет: – Но зайца-то – нет!

– Ладно, съездим на Птичий рынок, посмотрим, – обещает Ника. Она очень надеется, что дикие животные там не продаются, а от кролика Василек сам откажется. Только зайцев ей в доме и не хватало.

– А, мам, тебе звонил какой-то перец! – докладывает Василек. – Просил разбудить, да я сказал, что это бесполезно.

«Ну и словечек он набрался в своей гимназии!» – думает про себя Ника, а вслух говорит:

– Что за перец?

– Брешет, что профессор.

Тут Ника уже не выдерживает:

– Василий, прекрати. Уже не смешно.

Сын тут же вскидывает руки:

– Сдаюсь! Извиняюсь! Дорогая мама, тебя просил некий профессор Полонский, и я ему отказал, мотивировав свой отказ тем, что ты еще почиваешь.

– Давно звонил? – Ника оставляет без внимания Васину цветистую фразу. Опять Дюма начитался.

– Да с час назад. Когда все прогрессивное человечество завтракало.

«Прогрессивным человечеством» Василек называл горничную и экономку с мужем. Он любил завтракать не в монументальной и темноватой гостиной, а вместе с ними на кухне. Баргузинов всегда сердился: «Нечего ему сидеть с обслугой!» Но Ника, для вида соглашаясь с Иваном, никогда не запрещала сыну делать, как он хочет. Нравится завтракать на кухне – пусть. Никому от этого вреда нет, а прислуге – приятно.

Значит, игра с профессором Полонским началась. Он ей перезвонил, как договаривались, в выходные. Ну и чудненько. Ну и чудесно. Ника уже придумала, как его использовать.

Муж заявился домой в тусклых лучах октябрьского рассвета. Пьяный, потный, красноглазый. Прямо в одежде шлепнулся в постель. Инна сдвинулась на самый краешек кровати, сжалась в клубок: он просто обязан обнять ее, сказать, как он сожалеет и что такое больше не повторится.

Но Олег победно захватил освободившееся пространство, вытянулся во всю ширь и громко захрапел. Как будто она, Инна, и не существует. Пьяная свинья. Где он шлялся? В казино? В сауне?

Она тихонько встала и прошла в гостиную. Налила себе сока, подошла к окну. В косых струях дождя дворник сметал с бульвара золотые листья. Роскошный осенний багрянец жухнул под метлой. И ей казалось, что так же погибает, жухнет ее мечта о золотой, красивой жизни с мужем-миллионером. Он все равно всегда будет прав. Что бы он ни делал. А она – навсегда останется бедной родственницей. Как это в институте учили… тварью дрожащей. Ни права голоса, ни других прав. Вообще никаких.

Инна уже в который раз за последние три дня вспомнила о красивой и самоуверенной Нике Колесовой, хозяйке салона «Красотка». Вот уж кому повезло так повезло – свое дело, свои деньги… И никаких пьяных мужей. Ника сама рассказывала – они хорошо тогда поговорили за чашечкой кофе: «Представляете, Инночка, какое счастье – просыпаться одной, в роскошной спальне и знать, что это все – твое, по-настоящему твое!»

Надо подружиться с Никой. С такой женщиной полезно дружить. Может, она научит ее, как победить в этой жизни. Победить по-настоящему – а не просто выйти замуж за богача.

Полонский стоял в бесконечной пробке на Тверской, тянувшейся вверх к Маяковке. Профессор уже опаздывал на встречу с Вероникой, но оставался по этому поводу отвратительно спокоен. «Вот в чем разница, – думал он, – между мужчиной, которому за сорок, и тридцатилетним… Разница – в равнодушии. Равнодушие, словно пепел, присыпает все вокруг. Краски не такие яркие, желания не такие сильные, чувства не такие острые… Было б мне тридцать… Когда б мне было тридцать, и меня вдруг вызвонила на свидание моя бывшая!.. Моя – некогда любимая!.. О, как бы я летел к ней!.. Как волновался!.. Пожалуй, что и полночи б не спал… А сейчас… Ну, мне, конечно, интересно, чем стала эта Вера Веселова… И почему столь кардинально изменила внешность и фамилию… И зачем я ей вдруг понадобился… Да, это мне любопытно… Любопытно, но – и только…»

Машины наконец-то поползли, и Полонский, механически переключая передачи, подумал: «Почему, интересно, она назначила мне рандеву в простецкой «Патио-Пицца» на Маяковке?.. Вера-то, судя по всему, далеко не бедствует. Может, в память о тех временах, когда на том месте был ресторан «София»? И я выводил ее, восемнадцатилетнюю девчонку, туда в свет?.. Неужели помнит?.. Или она просто не уверена в моей платежеспособности?.. Скорее всего – последнее. Обычным профессорам нынче даже «Патио-Пицца» не по карману. Что ж, предусмотрительная девочка. Не хочет ставить меня в неловкое положение. Или тратиться самой, если придется вдруг за меня платить… Молодец. Я всегда чувствовал, что Вероника далеко пойдет».

На площади Маяковского профессор свернул направо, в Оружейный переулок. Ему повезло: от подъезда с табличкой «Интерфакс» только что отъехала чья-то «Ауди» с мигалкой и правительственными номерами. Полонский лихо втиснул свой изрядно уже потрепанный «Форд Скорпио» на освободившееся место.

В зал пиццерии профессор вошел, когда часы показывали уже двадцать тридцать: с опозданием, значит, на полчаса. Близоруко оглядел столики (очки он принципиально не носил). Никого похожего ни на прежнюю Веру, ни на ее нынешнюю, телевизионную версию, он не заметил.

Подозвал официанта: «Меня здесь должна ждать девушка…»

– Как ваше имя-отчество? – любезно спросил официант.

Профессор назвался.

– Пойдемте, – радушно улыбнулся тот. – Вас действительно ожидают.

Он провел Полонского к дальнему столику у окна. За ним сидела Вера. Вблизи было видно, как сильно она переменилась. Повзрослела. Похорошела. Прекрасно и дорого одета.

Большая тарелка перед ней была наполнена разнообразными закусками. Вера задумчиво ела, кося глазом в какую-то толстую иностранную газету.

– Извини, я опоздал, – сказал, подойдя, Полонский.

Вера оторвалась от пищи (и от газеты), улыбнулась и оглядела профессора с ног до головы. Результатом осмотра она оказалась, видимо, довольна.

– Присаживайся. Не стоит извинений. – И уже официанту: – Принесите гостю тарелку для салат-бара.

– И бокал белого вина, – добавил профессор, усаживаясь напротив Веры. – Ты очень изменилась, – продолжил он, когда официант отошел. – В лучшую сторону. Я всегда знал, что из тебя выйдет толк.

– Твои уроки, – вернула комплимент Вера. И слегка уколола: – Впрочем, не только твои.

– Да, я слышал.

– Что? – быстро спросила она.

– Что ты родила.

– Было и такое, – слегка улыбнулась Вероника.

– Мальчик? Девочка?

– Мальчик.

– Сколько ему?

– Уже двенадцать.

– Жаль, что он не от меня. Правда, жаль.

– Да, не от тебя. А как твои дочки?