Убей свою любовь - Крамер Марина

Папа захотел. И разговор, который он мне вкратце пересказал, приехав в больницу через три часа, оказался коротким и эффективным. Ну, печень орган нежный, страшно не любит, когда в него – кулаком. Зато теперь мы четко понимали, что опасность висит до сих пор, и опасность куда более серьезная. Акелу нужно было срочно увозить, и это Маросейкин тоже взял на себя. Дежавю...

Однако заведующий собирался проститься с нами куда раньше, чем подъедут люди на микроавтобусе, а потому после перевязки Сашку укололи наркотиком и погрузили на каталку, собираясь вывезти пока в холл приемного отделения. Это мне не понравилось – там огромные окна-витрины, все как на ладони.

– Я вас прошу – не вывозите его пока! Пожалуйста, только не вывозите на улицу! Пусть сперва ОМОН подъедет! – Я вцепилась в рукав халата заведующего отделением, и он, совершенно одуревший от нашего многоголосого присутствия в его владениях, буркнул:

– Да что случится-то? Простудить боитесь?

Очередная его острота мне снова не понравилась, и я выразилась прямо и откровенно:

– Ага, сквозняков опасаюсь, до дыр в голове! Знаете, есть такие сквознякообразующие устройства, называются снайперская винтовка Драгунова? Так вот из них сквозит за милую душу! И я не хочу, чтобы эта участь постигла моего мужа, ясно вам, доктор?

– Ясно, – растерянно пробормотал напуганный лекарь. – Хорошо, дождемся ОМОНа.

Спецы от полковника Маросейкина явились буквально тут же и наскоро осмотрели все, но ничего подозрительного нигде не обнаружили. У меня же внутри ворочался комок страха. Я интуитивно чувствовала опасность и боялась, что не ошибаюсь. Оставив папу около Акелы, я пошла наперерез двигавшемуся от машины к приемному покою полковнику.

– Погодите еще пару минут, а? – попросила я уже Маросейкина, и тот удивленно уставился на меня:

– Саша, вы перестали мне доверять?

– Нет, но... понимаете, я чувствую... – Я сбивчиво пыталась донести до него свою мысль, но понимала, что делаю это как-то неправильно и неэффективно. – Словом, можно, я с телохранителем вон то здание осмотрю? – И я указала на трехэтажную прачечную, совмещенную с отделением судебно-медицинской экспертизы и моргом. По моим понятиям, это было наиболее удобное место для обзора всего двора и крыльца приемного отделения в частности. И плюс к тому – удобное место для того, чтобы незаметно скрыться, попав сразу за забор лечебного учреждения. Я бы залегла именно там.

Маросейкин махнул рукой, но я увидела в его глазах интерес – все-таки полковник мне поверил.

– Может, бойца возьмете?

– Нет, я сама. У меня достаточно маленький вес, не буду шуметь, если там кто-то есть, а ваши... лоси могут просто нечаянно лишнего шума наделать – понимаете? Если там снайпер – у него все органы чувств работают обостренно...

Маросейкин, человек опытный и профессиональный, не принял мои слова за бабью дурь.

– Хорошо. Но все-таки... Хамедулин, Кирилов, подстрахуйте девушку! – крикнул он, и тут же рядом со мной и Никитой выросли два парня в натянутых на лица масках.

Не знаю, какое чутье повело меня туда, на чердак прачечной. Не бывает так, чтобы где завтракал, туда и обедать явился. Но меня тянуло именно в то место, на котором пару лет назад омоновцы, помогавшие мне вывезти раненого отца из больницы, обнаружили оборудованную снайперскую «лежку». Именно отсюда был произведен выстрел тогда, и чудом я осталась жива. Не знаю почему, но мне очень хотелось посмотреть, что там сейчас. Знаком дав понять неотлучно следовавшему за мной Никите и омоновцам, чтобы остались, я пошла вперед. Нехорошие предчувствия гнали меня вверх по лестнице, и я, зажав в руке пистолет, осторожно кралась выше и выше, боясь издать лишний звук. В дверном проеме я замерла, прислушиваясь. На чердаке было тихо. Пошла дальше, прижимаясь спиной к стене и молясь, чтобы под ноги не попало что-то хрусткое или ломкое, часто замирала на месте и закрывала глаза, выравнивая дыхание. У небольшого окна, выходившего как раз на крыльцо приемного покоя, спиной ко мне лежал человек. В руках он держал карабин, приникнув к оптике глазом, и, похоже, занятие так увлекло его, что он совсем забыл об осторожности. Нужно было действовать. Я прицелилась, и тут человек дернулся от отдачи приклада:

– Гаме мшвидобиса[4], – проговорил он отчетливо, и я вдруг поняла, что в этот самый момент он убил моего мужа.

Я собрала всю волю в кулак и влепила пулю в обтянутый трикотажной шапочкой затылок. Снайпер дернулся всем телом и вытянулся, уронив простреленную голову на карабин.

– Гаме мшвидобиса! – процедила я фразу, неоднократно слышанную от Бесо, и только сейчас позволила себе выглянуть в окно.

Мне показалось, что я схожу с ума. Посреди двора стояла каталка, с которой ветром сорвало простыню, а на ней... на ней я увидела только свернутые одеяла и манекен, который используется для обучения студентов основам реанимации. Его любовно зовут «Вася», «Петя» или еще каким-то мужским именем. В левом виске «Васи» зияла дыра такого размера, что даже отсюда я прекрасно ее видела. Черт подери, а что происходит?! Где мой муж?!

На лестнице раздался топот, и я вскинула пистолет, но услышала крик:

– Александра Ефимовна, это я, Никита!

Вздохнув с облегчением, я опустила оружие. Телохранитель, оглядев чердак, мгновенно оценил ситуацию.

– О, мокруха, однако... Так, ствол сюда давайте, быстро. – Он поманил меня ладонью, и я послушно отдала пистолет. – Хорошо. Сейчас пацанов приведу, надо труп куда-то...

– Уйди, уйди отсюда, оставь меня одну! – рявкнула я, не выдержав его деловитого тона, и Никита, пожав плечами, вышел из чердачного помещения. В тот самый момент, когда я увидела манекен на каталке, мне стало легко и свободно, и страх за жизнь мужа перестал меня сковывать. Акела жив – и в безопасности. Теперь можно наконец узнать, с кем же я имела дело.

Присев на корточки, я потянулась к трикотажной маске-шапочке и стащила ее. Поднявшись, пинком перевернула тело на бок и похолодела. Стены словно разошлись, раздвинулись, и я ощутила себя так, как будто стояла голой на ветру. И никаких чувств – только ужас, ледяной кошмар, сковавший мышцы.

Я смотрела на скрюченное тело человека, всего сутки назад диктовавшего мне условия, и в памяти всплывали картинки. Четкие картинки, мгновенно заполнившие пробелы моей памяти, как кусочки пазла, наконец-то найденные и поставленные на свое место.

Мне четырнадцать лет, у меня день рождения. Зима, снег, во дворе специально выстроена огромная ледяная горка. Праздник будет прямо тут, во дворе, в специально натянутом шатре, где пол подогревается, а по углам расставлены огромные грелки-фонари. Папа пригласил самого модного молодого певца, крутейшего диджея с MTV – словом, расстарался. За моими одноклассниками по домам ездил нанятый папой лимузин с баром, набитым шоколадом, чипсами и кока-колой. И именно в тот день я второй раз увидела этого человека. Вернее – мальчика-подростка лет шестнадцати, худенького, высокого, с большими печальными глазами в пушистых длинных ресницах. Прошлым летом мы катались на его велосипеде в усадьбе Бесо. Медея была в отъезде, а Рамзес, ее племянник, и этот мальчик скрашивали Бесо одинокие летние месяцы. И вот сегодня папа сказал, что Бесо приедет не один. Реваз – так звали этого мальчика. Реваз Кабоблишвили. Меня в тот момент не удивило, что он носит ту же фамилию, что и Бесо – вернее, я не обратила на это никакого внимания. Причину этого я узнала ровно через полгода, когда этого парнишку нашли висящим на нашем заборе в петле из брючного ремня. Только умелые действия охранников отца спасли ему жизнь. Причиной такого нелепого поступка явилась я – вернее, мой отказ встречаться с ним. Он приезжал ко мне все эти полгода, встречал у школы, ждал после тренировок в клубе, приглашал в кино. Он абсолютно мне не нравился. И именно в тот злополучный июньский день я и сказала, что больше не хочу, чтобы он появлялся в нашем доме. Реваз весь вспыхнул и ушел, а через два часа охрана, делавшая обход периметра, обнаружила его висящим на заборе. К счастью, это произошло буквально за несколько секунд до их появления, а потому Реваз остался жив. Папа позвонил Бесо, и когда тот приехал, я, подкравшись к двери комнаты, где лежал под присмотром врача Реваз, услышала нечто, заставившее меня оцепенеть на довольно длительный срок. Моя подростковая психика просто не справилась с информацией. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что я неделю боялась выходить на улицу, а однажды проснулась и поняла, что ничего не помню. И этот провал в памяти преследовал меня вплоть до сегодняшнего дня, когда я сдернула трикотажную маску с лица своего заказчика, который одновременно стал и моей жертвой. Реваз Кабоблишвили, внебрачный сын Бесо, которого он скрывал от Медеи, и только мой отец знал обо всем. Реваз, выросший в детдоме, а потом живший у дальних родственников. Бесо отчаянно страдал от этого, но Медея ни за что не позволила бы ему взять мальчика к себе – он стал бы для нее напоминанием об измене мужа. И Бесо тайком встречался с ним, давал деньги, помогал чем мог и старался как-то участвовать в его жизни. После того случая Бесо отправил Реваза в суворовское училище, но туда каким-то образом просочились слухи о неудавшемся самоубийстве, и для самолюбивого парня это стало настоящим кошмаром. Не выдержав, он сбежал оттуда и больше не приближался ко мне и к нашему дому. Я слышала об этом из разговоров отца и Бесо, но в то время это имя мне ни о чем не говорило – моя память блокировала все, что было связано с ним. А Реваз затаился и выжидал момент.