Плюшевый свидетель - Данилова Анна

Я хотела ему сказать, что он бы смог быть счастливым только со мной, и только я бы смогла простить и понять его по-настоящему. Я любила его и ненавидела одновременно. Думаю, что многие женщины испытывали к нему такое же двоякое чувство. Они любили его, а он продолжал любить ту единственную женщину, которая оставила его. Думаю, что он продолжал любить и мою сестру лишь потому, что она тоже оставила его. Причем навсегда. Мужчины никогда не ценят верности и того, что женщина всегда рядом. Они любят тех, кто их бросает, кто ими не дорожит. Это горькая правда. Но я не могу бросить его. Я слишком к нему привязана. А еще я снова ночевала у него, уже три раза. Уверена, что он, обнимая меня, даже не задумывался о том, насколько я была счастлива в эти мгновения. А последний раз он так и сказал: живи у меня, ты мне нужна… И в тот же вечер привел в дом другую женщину. И мы снова стали жить втроем. Я готовила, стирала, он уезжал на работу, а его новая пассия ходила по магазинам и тратила его деньги. Затем ее место заняла какая-то бедная студенточка… Но самая последняя его любовь чуть было не закончилась для него трагически. Она была замужем, но время от времени сбегала от своего мужа в поисках новых ощущений. Ее звали Марина. Муж выследил ее и в порыве ревности чуть не убил моего шурина. Но все обошлось… Мой шурин – красивый мужчина, но нужно обладать каменным сердцем и не иметь души, чтобы терпеть его ветреность, постоянные измены. И такая же участь постигла бы мою сестру, останься она живой.

Портрет, увиденный мною на выставке, не выходил из головы. Я все же успела договориться с одним хорошим фотографом, который сфотографировал портрет в музее (для этого мне пришлось отвлечь смотрительницу и заговорить ее на целую четверть часа). Он увеличил снимок и при помощи специальной аппаратуры перенес портрет на ткань. Теперь у меня дома в рамке под стеклом висел портрет моей утонувшей сестры. И когда я по утрам пила с нею чай, мне было на кого смотреть. Я ловила ее взгляды, и порой мне казалось, что она живая, но живет за стеклом своей отстраненной от всех жизнью. И не надо заканчивать медицинских университетов, чтобы понять, что я уже тогда начала сходить с ума. От любви к сестре и ее мужу. Я любила их обоих и была привязана к ним предельно. Вся моя жизнь в последнее время сводилась к ожиданиям встречи с ним, с мужчиной моей мечты. Я приблизительно знала, когда он позвонит мне, чтобы пригласить к себе. Меня приглашали, чтобы я сделала уборку в его квартире или подготовила все к приему гостей. Это я стирала постельное белье, на котором он любил других женщин. Я же готовила еду, которую они ели вместе. И меня же пускали к себе под одеяло, как изголодавшуюся по ласке хозяина собаку. Преданную собаку, готовую на все ради того, чтобы ее ласково потрепали по морде…

Но в один прекрасный день все кончилось. Однажды ранним утром, когда я взглянула на портрет, я вдруг поняла, что моей сестры давно нет. И что она последние годы живет лишь в моем сердце. Тогда я увидела перед собой обыкновенный портрет в рамке, с которого мне улыбалась похожая на мою сестру девушка в соломенной шляпке, украшенной зеленой, цвета весенней травы, лентой. На столе теперь стояла только одна чашка. Я решила начать новую жизнь.

Как же не вовремя он мне тогда позвонил…»

Глава 13

Фотограф

Фотографа звали Валентин. Так сказали Александру на следующее утро в парке женщины-мороженщицы, которые видели его каждый день и у которых он постоянно менял деньги. Обе женщины отзывались о фотографе хорошо, считали его трудягой и честным парнем. Он целыми днями торчал на самом солнцепеке, фотографируя детишек, а в минуты затишья дремал в тени на скамейке, обнявшись со своим плюшевым зверем. Слушая их, Александр вспомнил тот самый памятный день, когда он впервые здесь познакомился с Верой. Да, ведь он тоже какое-то время наблюдал за этим фотографом и даже успел подумать о том, что как это, наверное, унизительно – вот так каждый день зазывать к себе клиентов, улыбаться им, усаживать детей на скамейку и уговаривать их улыбнуться. Ладно, дети, куда сложнее с родителями, которым за один снимок придется выложить кругленькую сумму. Да, теперь он и сам вспомнил этого невысокого плотного мужчину лет тридцати с небольшим в потертых джинсах, клетчатой толстой рубашке и красном вязаном жилете. Еще на нем были очки. Симпатичный фотограф, окруженный игрушками… Стоп. Почему игрушками? У него была только одна игрушка. Огромный плюшевый слон. Он был очень чистый и пушистый. Дети, которых он усаживал перед объективом, трогали его за хобот и что-то говорили, обращаясь к доброму дяде в очках. Наверное, они спрашивали, зачем слону такой длинный нос. Все эти зрительные картинки из того памятного дня всплыли неожиданно, как и появившиеся тотчас в памяти снимки с Верой и Нагаевым. Да только там дети были сняты не с розовым слоном, а с зеленым, красивого изумрудного цвета крокодилом. Точно! Он словно сейчас видит перед собой веселую девчушку, обнимающую это зеленое чудище. Надо бы спросить фотографа, сколько игрушек он носит с собой в парк. Спрашивается, зачем ему несколько игрушек, когда дети-то все разные и каждый снимок можно было бы сделать с одним плюшевым зверем…Фотограф не фальшивый, настоящий, у него при себе имелась огромная пачка снимков, а в коридоре он оставил большую коробку с плюшевыми игрушками. Да и сам я вспомнил, что видел его в парке. Так что с фотографом все в порядке… Котельников мог ошибиться, и в коробке могла быть всего лишь одна, большая игрушка. Но так ли это важно?