Там, где нас нет - Устинова Татьяна Витальевна

Президент одной шестой части суши, или сколько там теперь у нас осталось?..

Президент, который просто приехал посмотреть ее магазин. В день рождения Александра Сергеевича Пушкина, солнца русской поэзии!

Она все переводила взгляд с машины на машину, но так и не поняла, из какой именно он вышел, только вдруг оказалось, что он уже подходит к ней, и вокруг него множество каких-то одинаковых людей, и охрана теснит толпу, ставшую огромной как море, хотя только что – Марина отчетливо это помнила – был просто ручей!

Этот самый человек, столько раз виденный по телевизору, подошел, и сбоку забежал Морозов и сказал громко:

– Марина Николаевна Леденева, директор книжного магазина «Москва».

И тут, как по мановению волшебной палочки, вся ее глупая тревога вдруг улетучилась, испарилась, исчезла, как будто стая беспокойных голубей унеслась в вечернее московское небо, унеслась и пропала.

– Здравствуйте, Борис Николаевич, – сказала Марина сердечно и крепко, по-мужски, тряхнула его руку. – Спасибо, что заехали к нам.

У него тоже оказалась крепкая, совсем не чиновничья рука, и улыбка вполне человеческая, и шаг широкий и свободный. Казалось, что он сдерживает себя, чтобы не идти слишком быстро и чтобы свита успевала за ним.

Невесть откуда взявшиеся журналисты – целая стая! – непрерывно щелкали фотоаппаратами, вспышки били по глазам, камеры снимали, штативы устанавливались, микрофоны в неправдоподобно огромных шапках «ветрозащиты» подсовывались под самый нос.

Марина вдруг посочувствовала этому здоровому мужику, больше похожему на кулака-белобандита, чем на чиновника или – о, Господи! – на президента!

Вся жизнь у него – протокол. Камеры, микрофоны, журналисты, которые ловят каждое его слово, а поймав, все равно перетолковывают на свой лад! И это только то, что «над», то, что видно! Все остальное – борьба, противники, необходимость все время быть начеку, чтоб не сожрали, ответственность, ошибки, трагические и не слишком, дураки-министры, казнокрады, проходимцы, обнищавшие пенсионеры, на все лады проклинающие именно его, газетные листки, в которых его называют Иудой, война на южных границах и прочее, прочее, прочее – остается вне протокола, и этого вроде нет, но на самом деле есть!..

Интересно, о чем этот человек думает в четыре часа утра, когда у него бессонница? Вряд ли о чем-то легком и приятном.

Он вошел в магазин, оглянулся на Марину и сказал удивленно и с удовольствием:

– О! Сколько народу! У вас всегда так?..

– Сейчас не слишком многолюдно, Борис Николаевич. Все на дачах, лето ведь! Зимой и осенью у нас людей побольше.

– Значит, слухи о том, что нынче никто ничего не читает сильно преувеличены, а?..

Вспышки полыхали, камеры снимали, журналисты забегали вперед и бухались на колени, чтобы снять план получше.

Марина, не имеющая никакого опыта общения с президентами, как будто внутренне махнула рукой – ну, гость и гость, гостям обычно показывают что-нибудь интересненькое, и она пошла показывать магазин, и ее никто не останавливал. То ли потому, что она все делала правильно, то ли потому, что «сам» не подавал никаких знаков, из которых следовало бы, что смотреть он не хочет, а хочет немедленно уехать.

Он расписался в книге почетных гостей, которую ему, как каравай, подала на раскинутых руках совершенно красная Катя. Отступая, она споткнулась, и он ее поддержал.

Он купил Пушкина, какой-то самый обычный сборничек, ничем не замечательный, и уплатил за него в кассу. Все стояли и смотрели, как он платит.

Он еще похвалил магазин и уехал.

Марина вернулась в кабинет и боком села в кресло – вдруг почему-то очень устала. Рассердившись на себя за эту дамскую усталость, она еще раз проанализировала события.

Все в порядке, ничего такого не случилось.

Президент заехал к ней на огонек, остался доволен, в грязь лицом она не ударила, и никто никуда не ударил, все было очень неплохо.

В понедельник на летучке она всех поблагодарит.

У нее был свой метод общения с сотрудниками. Она всегда сначала хвалила, и даже если хвалить было совсем уж не за что – все равно выискивала, за что бы такое похвалить. А потом произносила магическую фразу «И в то же время…», и тут следовал детальный, подробный и честный разбор полетов.

Впрочем, что касается сегодняшнего приключения, и разбирать особенно нечего. Поду-умаешь!..

Телефон зазвонил, и Марина, продолжая думать о президенте, свите, черных машинах, журналистах и Пушкине, взяла трубку и сказала рассеянно:

– Алло!

– Я догадался, – придушенным детективным шепотом сказал отчим ей в ухо. В шепоте, тем не менее, слышалось некоторое торжество.

– О чем? – не поняла Марина.

– Обо всем, – объявил отчим. – Наш с матерью санаторий обходится нам в полтора рубля, потому что вы с Митей за него доплачиваете! А?!

Марина молчала, пораженная в самое сердце невиданной родительской проницательностью.

– Молчишь?! – зловеще фыркнул отчим. – Молчишь! Значит, так оно и есть! А ты думала, я не догадаюсь, что ли?!

Вообще говоря, воровали всегда. Дня не проходило, чтобы что-нибудь не сперли. Раньше Марина все время бесилась – в ее голове решительно не укладывалось, как это можно прийти в магазин и что-то такое там взять, не заплатив!..

А потом ее муж сказал, что следует рассматривать этот бесконечный процесс, как естественные убытки.

– Помнишь, в советские времена была усушка, утруска и еще что-то, я забыл?

– Не помню, – упрямо сказала Марина.

– Не помнишь, потому что еще маленькая была, – с удовольствием объявил муж, которому нравилось, что Марина значительно его моложе.

Это нравилось ему последние двадцать лет, что они были женаты. Время от времени она была девочкой с косичкой, а он взрослым и опытным человеком, вот как сейчас, когда он поучал ее про «усушку» и «утруску».

– В общем, всегда есть естественная убыль!

– Митюш, я все знаю про естественную убыль, но это кем надо быть, чтобы просто так зайти и…

– Ты об этом лучше не думай. Все равно не поймешь! И потом, крадут в основном по мелочи!

– Да это и обидно, Мить! Это значит, что человек пришел и украл, не потому что ему очень надо экзамен сдать, а книжка стоит дорого, и заплатить ему нечем! Это развлечение, что ли, такое?! Какую-то ерунду переть, блокноты из канцелярского отдела!

Матвей посмотрел на нее с любовной и насмешливой печалью.

Не то чтобы она была максималисткой, комсомолкой и Зоей Космодемьянской в одном лице, но некоторые человеческие проявления до сих пор обижали и огорчали ее, и она обижалась и огорчалась совершенно искренне, как будто недоумевала, почему люди никак не могут приспособиться жить… хорошо, и живут все время плохо!..

– Мить, – иногда говорила она жалобно, и личико ее становилось совсем детским, и голубые глазищи линяли, делались несчастными, серыми, – ну, ведь это так просто! Я все время всем своим говорю – нельзя делать гадости, и даже, знаешь, не потому, что это Библией запрещено, а потому, что это обязательно потом по башке шарахнет! Ну, совершенно точно!.. Ты мне можешь объяснить, ну зачем они воруют?!

Матвей непременно отшучивался, уверял, что эра милосердия скоро грянет, просто ее наступление несколько откладывается из-за несовершенства мира, и предлагал поставить дополнительные камеры наблюдения.

Камеры ставили, воришек иногда ловили, но из-за исключительной глупости как самих воров, так и краж, шума никогда не поднимали. Охранники выпроваживали воров вон с указанием больше не пускать, но они все равно возвращались, и их опять ловили – с карандашами или брошюрой «Пояснения к подзаконным актам Конституции РФ, принятым в две тысячи пятом году».

На этот раз попалась рыба покрупнее, как писали в старинных детективных романах.

Антикварный отдел всегда был мечтой Марины Николаевны, очень любившей старинные книги. Маленькой, она никак не могла оторваться от растрепанного красно-вишневого тома с вытертой, некогда бархатной крышкой. Текст на каждой странице располагался в две полосы, как в журнале, и перемежался портретами странного вида людей в необыкновенных одеждах и с необыкновенным выражением на лицах. Все портреты были черно-белые, бумага с краев желтела, из переплета лезли толстые, жесткие от клея нитки. Маленькая Марина рассматривала портреты – некоторые она любила и подолгу разглядывала, других боялась и пролистывала очень быстро. Текст она никогда не читала – даже не понимала, как за него приняться, там было, как ей казалось, много лишних букв.