Опасайся взгляда Царицы Змей - Солнцева Наталья

Сиур молчал. По какой причине заказали Сташкова, так и осталось неизвестным. Только потому, что он знал старика, которому принадлежала статуэтка Будды?

– Тебя это тоже касается, – продолжал Вадим. – Иначе зачем твоя женщина интересовалась неприметным банковским служащим? Как они с подругой оказались в тех чертовых развалинах? Уж точно не из-за меня.

– Жизнь порой забавнее вымысла. Сташков был племянником убитого антиквара, которому принадлежала фигурка Будды. Существуют предметы, которые по неизвестным причинам опасны. Происходят нападения на их владельцев. Я думаю, жена Горского погибла из-за его медальона.

Вадим надолго задумался. Ему вспомнилась мастерская Корнилина… и дыхание смерти, которое он ощутил той ночью в доме художника. Пожалуй, убийца Алены обладал невероятной силой… и вполне мог оторвать от стены железный стеллаж. Не он ли расправился с художником?

– Не пойму, зачем им кого-то нанимать, если…

Они с Сиуром разными путями пришли к одной мысли.

– Далеко не все, что происходит, поддается объяснению, – заключил тот. – Многое остается скрытым от нас.

– Надо перехватить у них инициативу! – предложил Вадим. – Что из этого получится, неизвестно, но попробовать можно.

Предложение Сиуру понравилось. Всегда лучше быть охотником, чем дичью. Те, кого приходилось называть «они», не ожидают подобного. «Их» интересуют определенные предметы, значит, можно организовать неплохую приманку…

Баба Надя приготовила обед: бульон, отбивные с картошкой, ватрушки и липовый чай.

С порогов неожиданно вернулся Иван, сидел, сгорбившись, часами на сундуке и смотрел в окно полными слез глазами. Он оплакивал Марфу и Алену.

За стеной, у жарко натопленной печки, кряхтел старый Илья. Скрутившая его болячка называлась просто «смертной тоской», с которой он не мог, а скорее всего, не хотел справляться. Марфы не стало, а вместе с ней не стало и деда Ильи. Как складывалась их супружеская жизнь, никто толком не знал. Дед Илья свою жену боготворил, любил беззаветно и слегка побаивался. Он был скорее ее помощником, преданным и беспрекословным, нежели мужем. Теперь, когда она ушла, дед Илья затосковал.

Иван хорошо это чувствовал. Он умел понимать все без слов, хотя и слыл в деревне «полоумным». Он переживал потерю по-своему: глядя на облетевший темный сад, на седое небо, на покрытую снегом землю… Это давало ему умиротворение и принятие свершившегося, в котором он не мог ничего изменить.

Клад подводный он так и не нашел. Не пришлось Ивану достать его со дна озера. Приезжий художник, видать, забыл про свои обещания, а больше никто и слушать о кладе не желает. Что за люди! Ничего вокруг не видят, не чувствуют!

Лида пересела поближе к печке, на лавку, застеленную полосатым ковриком. Она с детства любила сидеть здесь, греться, думать…

После смерти Алены баба Надя перенесла всю свою заботу на младшую внучку, носилась с ней, как наседка с цыпленком. Лидушка, хочешь пирожка?.. Лидушка, я тебе баньку истопила, пойди попарься… Лидушка то… Лидушка се…

Лида все еще оставалась во власти страшных воспоминаний: все еще не отпускала ее та полная отчаяния ночь, когда они с Богданом пришли в сторожку, чтобы приготовить яд. Под утро, когда Богдан уснул, она побежала в лесной дом, к Марфе, чтобы выплакать свою обиду и нестерпимую боль…

Узкие тропинки путались, водили ее по кругу. Лида не понимала, каким образом оказалась на окраине деревни, у дома бабы Нади, как вошла… на цыпочках прокралась в свою комнату, открыла знакомую с детства дверь…

Марфа сидела одетая на кровати, в полумраке. Бледные полосы луны из окна косо ложились на стены, на пол.

– Я ждала тебя, – тихо вымолвила она.

– Откуда ты знала, что я приду?

– Знала. И за чем придешь тоже.

– Я хочу, чтобы все изменилось, чтобы он меня любил… меня, а не Алену!

Прабабка глубоко вздохнула и промолчала. Пусть Лида выскажет все, что тяжким грузом лежит на сердце.

– Ты же всегда говорила, что я сильная, что я все могу, что я… царица! – слезы лились из ее глаз, не переставая. – А что на самом деле? Я бессильна! Ты же говорила, что любовь побеждает колдовство! Как это могло произойти со мной? Я хотела отравить собственную сестру! Даже яд приготовила. Вот до чего дошло! Сергей… Алена… они…

– Ты вся горишь, Лидушка! – покачала головой Марфа. – А пожар, это еще не любовь. Это всего лишь костер, пылающий на жалости к себе. Тебя не жалеть, тебя спасать надо!

Лида не ожидала такого ответа и растерялась.

– Как же мне быть?

– Сергей не просто так объявился. И не столько он тебе нужен, сколько ты ему!

– Ну да! Поэтому он на Аленке женился! – разрыдалась Лида. – А мне что обещал?! Какие слова говорил?!

– Это обида в тебе кричит, – спокойно возразила Марфа. – Глупость и невежество твои. Не знаешь ты себя, оттого и плачешь, и жалуешься, и злишься. И винить тебя нельзя, и хвалить не за что…

Лида не понимала, что с ней происходит. Она пришла сюда за помощью, советом, а прабабка говорит что-то странное.

– У меня есть для тебя подарок! – улыбнулась Марфа. – Ты его получишь, но после. Сейчас надо спешить. Меня ждут… Ты слушай внимательно, потому что повторять я не стану. Недосуг…

Она взяла со стола флакончик и подала Лиде.

– Возьми. Это вместо той гадости, что ты приготовила в сторожке…

– Но я уже не хочу никому мстить!

Лида снова заплакала, – по-другому, без прежней горечи.

– А я тебе злого не предлагаю, – ласково произнесла Марфа. – Выпьешь это, когда я в окно загляну. Смотри только, не замешкайся! Для каждого действия существует определенный момент. Если забудешься или отвлечешься… то не свершится того, что ты хочешь…

Через пробку флакона пробивался слабый запах лилий. У Лиды закружилась голова, ей стало страшно.

– Сделай, как я велела, – донеслось до нее. – И все сбудется: Сергей твоим будет, подарок получишь и тайну узнаешь…

– Какую тайну?

Последний вопрос остался без ответа. Разговор с бабой Марфой казался сном…

Тогда Лиде даже в голову не пришло, что видятся они в последний раз. То лицо в окне горницы с горящими зеленым огнем очами, которые приказали ей выпить усыпляющее зелье, не было лицом ее прабабки. То сама Царица Змей подала ей знак…

Слова Марфы «надо спешить» и «меня ждут» Лида пропустила мимо ушей. Уже много позже, выбравшись из пещеры, отсидевшись сперва в сторожке, потом у немой девушки, которая приютила ее и спрятала от чужих глаз, узнала она о смерти Марфы. Следом грянула гибель Алены…

Когда Лида вышла, наконец, на свет из тесного закутка, где пряталась от всех и переживала второе рождение, баба Надя и остальные жители деревни объяснили ее поведение временным помутнением рассудка. Мол, Лида всегда была «не от мира сего», а тут свадьба старшей сестры на нее повлияла – совсем ум отшибло у бедняжки. У них в роду все с придурью. Один Иван чего стоит! Видно, не зря Надька сына в грозу родила… не зря потом Ивана молнией шарахнуло. Та роковая отметина и на внучек печатью легла. Аленка, вон, молодой в могилу сошла, а Лидка умом тронулась…

Лида ничего не отрицала. Так было проще… и ей, и окружающим. О Сергее она себе думать запретила. Но разве сердцу прикажешь?..

Старец жил в обители с тех пор, как себя помнил.

Однажды его, ребенком, принесли к воротам монастыря неизвестные люди и оставили. Не он выбирал свою судьбу, а судьба выбрала его. С тех пор минуло столько лет, что Пахомий, – так звали Старца, – потерял им счет. Да и считать ему было ни к чему. Его жизнь была подчинена одной-единственной цели… Так сказал ему, тогда еще несмышленому отроку, мудрый и седой как лунь преподобный Савва, который управлял обителью.

«Живи у нас, сколь потребуется, пока не исполнишь предназначенное. Воспринимай в своем сердце свет Божественной любви, дабы освещать им дольний мир. “Свет мирянам – иноки, свет инокам – Ангелы”. Это славная участь! – наставлял юного Пахомия игумен[34]. – Не сетуй на свою долю, ибо за исполненное служение тебе воздастся…»

Савва заменил подкидышу отца. Пахомий поверил ему сразу и безоговорочно. Ни разу за все годы ему не пришло в голову усомниться или что-то изменить. Он ждал. Он высох и поседел, стал мудрее самого Саввы, давно отошедшего в мир иной, потерял счет времени, а то, что ему надлежало исполнить, все не происходило…

Раньше, отроком, а затем молодым послушником, Пахомий частенько задумывался о «посланце», который должен прийти к нему во исполнение Великого Плана, как однажды поведал ему покойный игумен. Потом его любопытство притупилось, а после и вовсе истаяло в однообразном течении дней.

Старец осунулся, плохо спал ночами, тревожась от сознания того, что предначертанное не исполнится. Он потерял покой и умиротворение сердца, обретенное годами молитв. Все реже выходил из кельи, – разве только к роднику, набрать чистой воды для питья, – перестал допускать к себе сначала мирян, а потом и братьев-иноков…