Севильский слепец - Уилсон Роберт

Фалькон перебросился несколькими словами с Рамиресом и влез в огромный «мерседес» Сальгадо. Они свернули на улицу Бетис и, проехав вдоль, остановились между мостами. Сальгадо припарковался у тротуара, двинув под зад старенький «сеат», чтобы освободить место для себя. Они шли по высокой набережной, пока Сальгадо не замедлил шаг, чтобы с показным наслаждением вдохнуть севильский воздух, который здесь явно не отличался особой свежестью.

— Севилья! — воскликнул он, радуясь тому, что обеспечил себе компанию. — La puta del Moro^[42] — так называл ее ваш отец. Вы помните, Хавьер?

— Помню, Рамон, — сказал он, досадуя на себя за то, что стал добровольной жертвой знаменитого сальгадовского «окручивания».

— Мне его не хватает, Хавьер, мне очень его не хватает. У него, скажу я вам, был очень острый глаз. Однажды он сказал мне: «Севилью создают два запаха, Рамон, и мой прием… нет, мой великий нехитрый секрет заключается в том, что сейчас, в конце жизни, я рисую только один из них, вот почему на меня всегда есть спрос». Он, конечно же, развлекался. Эти севильские виды ничего для него не значили. При его громком имени он мог позволить себе такую забаву. Я, помнится, сказал ему: «Ого! Значит, великий Франсиско Фалькон способен рисовать запахи. Ну и во что же вы макаете свою кисть?» А он мне: «Только в цветы апельсина, Рамон, и никогда в дерьмо». Я тогда рассмеялся, Хавьер, и решил, что эта тема закрыта, но он после долгой паузы добавил: «Почти всю мою жизнь я рисовал последнее». Что вы об этом думаете, Хавьер?

— Пойдемте выпьем по бокальчику мансанильи, — предложил Фалькон.

Они перешли через дорогу и нырнули в винный погребок «Альбариса». Встали возле одной из больших черных бочек, служивших столиками, и заказали мансанилью и маслины, которые подавали с каперсами и белым, как зубы, маринованным чесноком. Они потягивали этот светлый-светлый херес, который Фалькон предпочитал всем другим его видам, потому что виноград, росший в Санлукар-де-Баррамеда, впитывал аромат моря.

— Расскажите мне о врагах Рауля Хименеса, — начал Фалькон, прежде чем Сальгадо погрузился в очередной омут воспоминаний.

— Вот мы тут беседуем, попиваем мансанилью, а делишки-то обделываются. Обделываются так же, как обделывались в девяносто втором году, — сказал он, довольный тем, что интригует Хавьера Фалькона своими экивоками. — Я чувствую это. Мне семьдесят лет, а я преуспеваю больше, чем когда-либо.

— Бизнес процветает, — заметил Фалькон, начиная томиться скукой.

— Надеюсь, это не для протокола? — забеспокоился Сальгадо. — Вы же понимаете, я не…

— Никаких протоколов, Рамон, — успокоил его Фалькон, разводя пустые руки.

— Это незаконно, конечно…

— До тех пор, пока не стало преступным.

— Надо же, какое тонкое различие. Ваш отец, Хавьер, всегда говорил, что у вас светлая голова. «Все думают, что у Мануэлы, — любил он повторять, — но именно Хавьер смотрит в корень».

— Вы, Рамон, добьетесь, что я умру от нетерпения.

— La Gran Limpeza,^[43] — торжественно произнес Сальгадо.

— А что, собственно, отмывается?

— Деньги, конечно. Что же еще так сильно пачкается? Иначе их не называли бы «грязными».

— Откуда же они поступают?

— Я никогда не задаю подобных вопросов.

— От торговли наркотиками?

— Да не только. Назовем их просто «непоказанными».

— Ладно. Итак, они их отмывают. А зачем они это делают?

— Вы должны спросить: зачем они отмывают их именно сейчас?

— Прекрасно, будем считать, что так я и спросил.

— В будущем году придут евро, а это — конец песеты. Вам придется объявить имеющиеся у вас песеты, чтобы в обмен на них получить евро. Если они будут «непоказанными», возникнут трудности.

— Ну и что же они делают с такими деньгами?

— Помимо всего прочего, покупают предметы искусства и недвижимость, — сказал Сальгадо. — В настоящий момент, например, подыскивают жилье в Севилье.

— Я ничего не собираюсь продавать.

— А живопись?

— Tampoco.^[44]

— Вы еще не разбирали отцовскую мастерскую?

Вот оно. Тот самый вопрос. Фалькон не мог понять, как это он купился на клоунаду, разыгранную Сальгадо на кладбище. Потому-то Фалькон и сторонился старика, что тот ввертывал это в каждый их разговор. Теперь начнется «окручивание», если Фалькон резко его не оборвет или не переменит тему.