Проклятие итальянского браслета - Арсеньева Елена

Удивлялся даже Васильев.

– Сколько лет знают Серафиму, – сказал он как-то раз, – но никогда ее такой не видел. Совершенно изменилась в этой любви! Думаю, если бы вам взбрела в голову фантазия пожениться, мы бы лишились проверенного боевого товарища, она вся погрязла бы в домашних заботах.

Я встрепенулся. Честно говоря, революционная деятельность меня нисколько не восхищала, я бы с удовольствием отвлек от нее Серафиму. Я потихоньку мечтал об этом… до чего же я был наивен!

«Вот кабы забеременела бы да родила! – страстно мечтал я. – Наверняка бы остепенилась!»

И вдруг что-то изменилось в наших отношениях. Серафима откладывала свидания, а придя к ней вечерами после спектакля, я не заставал ее дома. Она все время о чем-то напряженно думала, думала…

Иной раз, придя к ней, я улавливал запах табачного дыма. Здесь кто-то был, кто-то курил, но не я и не она. Кто?

– Товарищи заходили, – пожимала она плечами в ответ на мои вопросы. Ну что тут было сказать? Товарищи к ней и впрямь заходили. Но зачем?!

Как-то раз я решил последить за ней. Получив в очередной раз записку о том, что у нее дела (если это слово было дважды подчеркнуто, следовало понимать, что дела особого свойства, конспиративные, в которые я не имел права совать нос), я не пошел домой, а потихоньку добрался до 1-го Ильинского переулка.

В окнах Серафимы не было света, на стук никто не отворял. Потом я увидел, что на двери висит замок. Ее и правда не было дома, а я решил было, что она с кем-то, с другим…

Я долго стоял под молоденькой березкой, трогая ее гладкую, шелковистую кору, нежную, как щеки Серафимы, и сердце мое смягчалось. Ветерок наносил запах белого табака и ночной красавицы – все сады полны ими. Чудная ночь для любви, а не для преследования и страха, для нежности, а не для подозрений и тревог.

Вдруг раздались шаги. Серафима и какой-то высокий мужчина. В нежный ночной аромат врезался почти звериный запах пота, от которого у меня зачесалось в носу. Я вспомнил обычное присловье русских сказок: «Русским духом пахнет!» Да уж, не надо быть Кощеем бессмертным, чтобы учуять!

Я боялся закашляться, а потому осторожно отшагнул за куст. Потом усмехнулся своей осторожности: здесь меня никто не мог увидеть – никто. А я мог видеть все и всех. Я взял с собой электрический фонарик-«жучок», батарея которого заряжалась после того, как долго нажимаешь на особую рукоятку, и все это время безотчетно давил на нее, но мне не нужен был фонарик. Вот и сейчас отчетливо, как днем, видел я Серафиму в темном платье, а рядом – высокого человека. Он стоял ко мне спиной, но, судя по осанке и фигуре, был очень силен. Он что-то быстро, неразборчиво говорил Серафиме, она молча слушала. У нее был необычайно усталый вид.

Где они были? Откуда пришли? Что там делали? Впрочем, меня это не слишком волновало – гораздо больше тревожил другой вопрос: куда они пойдут и что будут делать сейчас?

Поднимутся в ее комнаты? Я… если это случится, я убью их обоих.

– Нет, – донесся до меня голос Серафимы. Она назвала какое-то имя… Венька? Венька? Да, вроде Венька… – Нет, Венька. Поверь мне, я чую, все не так просто! Я сделала, что могла. Все сорвалось.

Я радостно встрепенулся. Речь не о любви. Это разговор о деле, о каком-то опасном деле!

Венька… кто он? Прежняя ревность к Тихонову шевельнулась, как ожившая змея. Но напрасно: конечно, его звали Вениамином Федоровичем, но он был ниже ростом, уже в плечах, а главное, щеголеват, и если от него чем-то пахло, то отличным вежеталем[16], от него не могло нести, как от зверюги. К тому же своим обострившимся нюхом стареющего самца я чуял исходящую от этого человека молодую силу – к ней-то и ревновал.

Он все говорил, говорил что-то, говорил неразборчиво, неясно…

– Нет, – твердо сказала Серафима. – Суеверия и трусость. Это недостойно нашей партии! Завтра все пройдет отлично! Я верю. Иди теперь, иди же, я чувствую, если ты промедлишь хоть немного, случится беда.

Она потерла виски:

– Голова болит и мутит, ужасно меня мутит сегодня! Будет гроза. Слышишь, как пахнут табаки? Просто надрывают горло. Уходи скорей, а то попадешь под ливень.

– Да, – тихо вымолвил Венька.

Наконец-то я услышал его голос, и он показался мне знакомым.

– Эт-то-о прав-вда. – Он говорил, странно разделяя звуки, словно бы заикаясь. – Бед-да близк-ко. Мне кажет-тся, зд-десь кто-т-то ест-ть!

Он вдруг резко обернулся и уставился прямо туда, где я стоял.

– Вот-т он! – воскликнул хриплым шепотом. – Вот-т он! Я его виж-жу!

Кругом царила кромешная тьма, но он видел меня, я мог бы поклясться в этом! Этот высокий, красивый, молодой человек со светлыми глазами видел меня так же отчетливо, как если бы я был освещен.

Это было просто уму непостижимо! Неужели он тоже никталоп, как и я?

Да! Я видел, как выражение затравленного зверя сменилось на его лице ненавистью… вот сейчас он бросится на меня!

Я выхватил из кармана фонарик и нажал с силой на рукоять. Луч света ударил в глаза Веньке – он вскрикнул от жгучей боли, а я повернулся и кинулся бежать.

Вылетел на Ильинскую… О чудо: извозчик на полусонной клячонке трюхал мимо.

Я на ходу влетел в пролетку:

– Гони!

– Ой, гроза будет, барин! – всполошенно закричал извозчик, подхлестнув лошаденку. – Ой, гроза!

И словно в ответ на его слова, громыхнуло в небесах, сверкнула молния. Венька, потирая ослепленные глаза, выскочил со двора, рванулся было за нами. Но тут упала с небес стена дождя – и отделила нас от него.

Я вошел в свою квартиру на Варварке, мокрый до нитки, чувствуя себя ужасно измученным. Я хотел только лечь и подумать, лечь и подумать обо всем, что увидел там, в 1-м Ильинском переулке.

Но лишь отворив дверь, я замер, точно пораженный очередным ударом грома, который в это мгновение грянул за окном. Все вещи в комнатах были раскиданы, разбросаны, сдвинуты с места, вынуты из ящиков и брошены на пол.

Чудилось, здесь пронесся ураган, злобный, мстительный ураган!

Несколько мгновений я стоял, пытаясь перевести дух и заставить онемевшие ноги двигаться, потом кое-как доковылял до окон и задернул плотные, сшитые из старого театрального занавеса, плюшевые шторы. Потом добрел до голландской печи и влез на табурет. Здесь, за одним мне известным изразцом, был мой тайник. Найти его случайно просто невозможно, и я убедился, что тайник не тронут. Я открыл его, вынул жестяную коробку из-под кофе, обернутую куском старой клеенки. В коробке лежал синий сверток. Синий платок, который я когда-то получил от Эльвиры, а в нем – браслет.

Браслет, из-за которого она погибла. Браслет, который финны почему-то называли Сампо.

Мое самое драгоценное сокровище… Были у меня еще серьги Лизины, да их отправил я в подарок ее младшей сестре, когда она выходила замуж. Остался один браслет. До этого тайника грабитель не добрался.

Я нашел в себе силы проверить разбросанные вещи. Ничего не пропало. Деньги, одежда, преподнесенные в честь бенефисов разных лет золотые портсигар, запонки с бриллиантами, булавка для галстука – все цело.

Что он искал? Чего хотел?

Я пошел было к постели – прилечь, но замер на полушаге. Подушка моя была пронзена коротким ножом.

И я понял: если бы нынче остался дома, а не пошел следить за Серафимой, то был бы убит. Грабителю не нужны были мои вещи – ему нужна была моя жизнь!

Я был так измучен, что не имел даже сил ужаснуться. Я просто отложил в сторону пронзенную подушку и лег на постель, как был, одетый. На краткий миг дрема одолела меня, но почти тотчас я проснулся. Я был бодр, ум работал как никогда ясно. Я думал, думал… потом встал, выдернул из подушки нож и рассмотрел его. И снова я думал – о никталопии, о ноже с прямым плоским лезвием и скошенным обухом, который преступники называют финкой, и в Финляндии он зовется «пуукко»…

Тоскливо, ох как же тоскливо было у меня на душе!

– Андрей, быстро пошли отсюда, – прошептала Алёна, чувствуя, что у нее губы вдруг застыли и еле двигаются. – Слышишь?

– Ну пошли, – согласился он недоумевающе. – А что такое?

– Уходим, говорят тебе! – почти зло прошипела она.

– Да, ребята неприятные… – пробормотал Андрей, вытянув шею и вглядываясь в компанию, которая высаживалась из машины, – двое мужчин и девушка со светлыми волосами. – А это… а это… что значит?!

У него вдруг сел голос, и было понятно почему: Вейка открыл багажник и вытянул оттуда человека со связанными руками и ногами, с заклеенным пластырем ртом. Его лицо было залито кровью.

– Это значит, что нам нужно бежать со всех ног! И поскорей! – шепотом воскликнула Алёна – и уже рванулась было бежать, но замерла.

Бежать-то некуда…

Тот зал, в котором они находились, был крайним в анфиладе помещений Куйбышевской водокачки. Пройдя в единственную дверь, они неминуемо столкнулись бы с приехавшими. Попытайся выбраться через окна, выходящие на дорогу, – результат тот же. Оставалось выбраться на обрыв и попытаться вскарабкаться наверх, но они в два счета увязли бы в сугробах на склоне и стали отличной мишенью для приехавших. Их или подстрелят – Алёна ни минуты не сомневалась, что у Вейки и его команды есть оружие, – или поймают и свяжут. Причем в том, что первой жертвой будет она, Алёна не сомневалась. Но Андрей тоже вряд ли спасется – зачем им оставлять свидетелей?