Прыжок в темноту - Троицкий Андрей

Временами он стоял перед окном гостиной, сквозь щель в тюлевых занавесках разглядывал двор. Детские качели, песочница, несколько облупившихся от краски скамеек, ребятишки бросают мяч в кольцо, укрепленное на стволе старого тополя. По периметру несколько автомобилей. Уже третий день он видел на одном и том же месте серую «девятку», на передних сидениях два мужчины. Значит, московские оперативники по поручению Генеральной прокуратуры установили за ним слежку, наблюдают за дверью подъезда, хотят проследить, когда и в каком направлении отправится отец Владимир. Что б им пусто было.

Мобильный телефон зазвонил, Сальников вздрогнул. Вскочив с кресла, нажал кнопку и услышал знакомый голос.

– Как дела? – спроси Юрий.

– Нормально, – выдохнул отец Владимир.

Юрий замолчал, молчание длилось так долго, что Сальникову показалось, что пропала связь.

– Вы слышите меня? – крикнул он в трубку.

– Мы уже обговорили все условия. Вы получили инструкции. Вероятно, хотите, убедиться, что ваш племянник и его жена в порядке.

– Очень хочу – не сдержал эмоций Сальников.

– Сейчас вы поедите на Белорусский вокзал, заберете письмо от Максима. Прочитаете его в вокзальном туалете. Сожгите письмо, бросьте в унитаз. И возвращайтесь домой. Запомните, святой отец: если вы позволите себе какую-нибудь самодеятельность, жопа вашего племянника станет похожа на полцентнера пережеванной резинки. Понял меня?

Юрий назвал номер ячейки, шифр и положил трубку. Отец Владимир встал на колени перед иконой и помолился. Надел костюм и, выскочив из подъезда. Он так разволновался, что забыл позвонить подполковнику Беляеву. Сальников пешком отправился к метро «Сокольники». Но передумал ехать общественным транспортом, взял такси, велел водителю остановиться в квартале от Белорусского вокзала. Оставшуюся часть пути Сальников преодолел пешком.

Сальников вошел в здание вокзала, нашел автоматическую ячейку камеры хранения и, набрав шифр, открыл дверцу. Достал из темноты запечатанный конверт, сунув его под пиджак, спросил у постового милиционера дорогу к туалету. Закрывшись в свободной кабинке, вытащил из конверта листок с напечатанным на нем текстом. Сальников набрал код, и, нашарив в темноте запечатанный конверт, проследовал в туалет. Народу ни души, пахнет хлоркой, а тишина такая, что слышно, как капает вода из крана. Сортир здесь чистый, бомжи вповалку не валяются. Заперевшись в крайней кабинке, постелив газету на стульчак, сел и распечатал конверт. Вытащил цветную фотографию десять на пятнадцать.

Максим сидит на стуле, рядом с ним на низкой табуретке устроилась Татьяна Гришина. Помещение плохо освещено, чтобы сделать снимок, похитители использовали фотовспышку. Возможно поэтому, лица племянника и его Татьяны кажутся желто-голубыми, как у залежавшихся в морге мертвецов. Максим пытается улыбнуться, но улыбка жалкая, похожая на гримасу боли. Гришина положила ладони на колени, опустила голову, на лицо свешиваются сосульки волос, жирных, давно не знавших мыла. Светлая кофточка сделалась рыжей от грязи, а юбка напоминала половую тряпку.

Перед собой в одной руке Максим держит лист бумаги, на котором фломастером выведено: «25 августа». В другой руке номер газеты «Комсомольская правда», числа не разобрать. Но хорошо видна фотография известного киноартиста на первой полосе и заголовок статьи «Старик и горе». Можно не проверять, наверняка номер «комсомолки» вышел именно двадцать пятого числа. Сальников сунул карточку в карман и стал читать короткое письмецо, уместившееся на половинке листка из ученической тетради. «Дорогой дядя, прости меня за ту боль, которую я тебе невольно причинил. Трудно представить, сколько сил и нервов потребуется от тебя, чтобы все это пережить. Но, думаю, не за горами тот день, когда мы встретимся и обнимем друг друга. С нами обращаются нормально. Мне кажется, эти люди не обманут тебя, если ты сделаешь то, что они требуют. Таня и я здоровы. Надеюсь на скорую встречу, обнимаю. Максим».

На глаза навернулись слезы. Поднявшись, Сальников сунул карточку и письмо в карман пиджака, вытащил платок, промокнул веки. Он был разочарован этим посланием, написанным под диктовку преступников. Несколько гладких и скользких, как обмылки, фраз. Вот и все письмецо. Ерунда, главное, что Максим жив. Точнее, был жив еще пять дней назад. Но жив ли он сейчас? Отец Владимир спустил воду, повернувшись к двери, снял крючок.