Небо над бездной - Дашкова Полина

Бокий, провожавший Федора, тоже остановился у плаката, долго молча смотрел, потом усмехнулся, махнул рукой и сказал:

— Да нет, ерунда. Автор этой живописной аллегории вряд ли когда-нибудь слышал о тамплиерах.

Бокий к творениям Агитпропа относился снисходительно-иронично и, казалось, не замечал, как густо пронизаны они древними сакральными символами. Факелы, молнии, колосья, рога изобилия. Радуга грядущего счастья. Окровавленная лапища голого пролетария, вскинутая в ритуальном магическом жесте. Прометей, разрывающий цепи, Давид, попирающий Голиафа. Прошлое России, «старый мир», в виде черно-зеленых пауков и драконов, уничтожался алыми гигантами, раздутыми, словно клещи, напившиеся крови. Змей империализма кусал свой хвост. Багровый всадник в буденовке нанизывал на длиннейшее копье крошечные черные фигурки буржуев и царских офицеров. В нежно розовый, как живая плоть, земной шар вонзался штык, по континентам растекались кровавые пятна мировой революции. Серп, символ смерти, жертвенного кровопролития, пересекался с молотом, масонским символом власти и повиновения. И повсюду сияла звезда с золотыми лучами, масонская пентаграмма.

Сама мысль о том, что творцы Агитпропа сознательно используют язык древнейших сакральных символов, казалась смешной и нелепой. Но достаточно было внимательно взглянуть на плакаты, чтобы убедиться: да, используют, вполне грамотно. Древний язык работает, воздействует на инстинкты, возвращает людей к первобытному состоянию агрессивного и запуганного стада.

— Вы увлеклись «Остарой»? — вежливо осведомился немецкий клерк.

Федор действительно увлекся, не заметил, что молодой человек уже просмотрел список.

— Извините, — он отложил журнал и краем глаза успел прочитать строки, отпечатанные на обратной стороне обложки крупными красными буквами с черным теневым отливом:

«Вы блондин?

Значит, вы творец и защитник великой арийской цивилизации! Вы блондин?

Значит, вам грозит смертельная опасность! Поэтому читайте „Библиотеку защитников прав белокурого человека!“»

— Не извиняйтесь, если мне попадает в руки какой-нибудь из номеров, я обо всем забываю, не могу оторваться, — клерк, гипертрофированный блондин, мечтательно улыбнулся, — история нордической расы таит в себе столько величия, руны завораживают, волнуют душу каждого, в чьих жилах течет арийская кровь. Возвращение к истокам, память крови — вот что спасет Германию. Но для этого раса должна очиститься от грязных примесей.

Федор тут же вспомнил Радека с его категорическим утверждением: «Наследственность, кровь предков, память крови — вот что формирует человека».

Бледно зеленые глаза клерка подернулись влагой, голос взволнованно задрожал. Федор никак не откликнулся на пылкий монолог, повернул разговор в деловое русло.

Половины запрошенных медикаментов на складе не оказалось, и цены выросли вдвое. Пришлось долго, нудно обсуждать, какие лекарства обязательно следует заказать, какие можно заменить. В итоге условились, что Федор зайдет через неделю.

Он так спешил покинуть фирму, что забыл попросить пластырь. Пятки стерлись до крови. Хромая, он добрел до кафе, где ждал его Нижерадзе.

— Кушать хочешь, дорогой? — ласково спросил князь.

— Нет, спасибо. Выпью кофе и покурю.

Федор опустился на стул, достал папиросы. Солярный знак свастики и влажный, чувственный блеск глаз аптечного клерка окончательно испортили ему настроение. Пафоса борьбы он наелся в России, а вот, оказывается, тут тоже работают древние символы, зовут к борьбе.

«Ерунда, — подумал Федор, — тут ничего такого не случится. Немцы прагматичны, ценят порядок и комфорт, устали от войны и вряд ли увлекутся идеями разрушения».

Он вдруг затылком почувствовал пристальный взгляд.

— Сиди, не крутись, — прошептал князь.

Но Федор все-таки обернулся. Через стол от них сидел неприметный худощавый мужчина средних лет, с обритым, как у князя, черепом, в военном кителе без знаков отличия. На Федора он не смотрел, читал газету.

— Смирно сиди, я сказал! — князь через плечо Федора тяжело уставился на незнакомца.

Подошел официант, Федор заказал кофе. Нижерадзе застыл, не двигался, не моргал. Выпученные глаза налились кровью. Кончики усов заметно дрожали. Через пару минут мужчина в кителе, скрючившись, держась за живот, пробежал через зал и скрылся за дверью туалета.

Князь расслабленно откинулся на спинку стула, закурил и сказал:

— Теперь долго будет там сидеть. Кофе пей спокойно.

— Но как? Почему? Кто он? — спросил Федор.

— Я его давно приметил, еще на набережной, — князь прищурился, пошевелил усами. — А ты поздновато почуял слежку, так нельзя, дорогой. Надо быть внимательней.

— Что вы с ним сделали?

— Расстройство желудка.

— Каким образом? Неужели только взглядом?

— Ты сам видел, я к нему не прикасался, ничего в стакан ему не сыпал. Это фокус совсем маленький, простенький, — он глубоко затянулся, выпустил клуб дыма и пробормотал чуть слышно: — Калечить — не лечить, ломать — не строить.

Федор машинально выпил жидкий кофе, расплатился за себя и за князя. Они покинули кафе, а незнакомец так и не вышел из туалета.

Единственным помещением, где ремонт был полностью закончен, оказалась комната-сейф, хранилище самых ценных артефактов. К нему вела отдельная лестница в другом конце коридора, за маленькой железной дверью. По лестнице спустились вниз, довольно глубоко.

— Тут подземелье огромное, несколько уровней, — объяснила Орлик, — туннель вырыли до самых раскопок. Система вентиляции пока не налажена. Душно и очень холодно.

Дверь в хранилище была толщиной в полметра, обшита с обеих сторон сталью. Орлик вытащила из кармана электронную карточку, раздался тихий писк. Синеватый свет осветил просторное помещение. Две стены состояли из рядов сейфов разных размеров. Был еще шкаф, два стола, большой, цинковый, и маленький, письменный, возле него круглая крутящаяся табуретка. Орлик достала из шкафа упаковку с белыми тканевыми перчатками.

— Герман Ефремович намерен сделать тут отдельную лабораторию, чтобы ценные артефакты вообще не выносились на поверхность для исследований. Но больше получаса тут находиться невозможно, воздуха не хватает, — Орлик открыла дверцу центрального сейфа, — вот он, красавец.

Череп лежал в большой серебряной шкатулке, изнутри обшитой бархатом. Когда Орлик сняла крышку, из шкатулки полилось слабое свечение. Она поставила шкатулку на цинковый стол, свечение усилилось.

— Он так хитро преломляет свет, притягивает, вбирает его. В темноте, конечно, не светится.