Имидж старой девы - Арсеньева Елена

Бергер первый раз слышал подобный парафраз известного выражения, но счел его весьма удачным.

– Убили… без меня… – пробормотал Кирилл.

– Да, не повезло тебе, согласен, – кивнул Малютин. – Тем паче – есть смысл договориться. Повторяю! Я возмещаю твои убытки. Билет в Париж на любой день, на любой рейс любой авиакомпании, тысячу евро, которые были у тебя украдены, плюс в качестве пени – еще четыре тысячи баксов. Согласен?

Кирилл хрипло вздохнул, ничего не сказал, беспомощно посмотрел на Бергера, словно спрашивая совета…

Тот отвел глаза. Взглянул на Малютина.

Да… ему бы вот такого союзника, а не этого красивого мальчика, для которого пять тысяч баксов – безумные деньги, мигом вскружившие голову. И его трудно за это винить. Бергер и сам понимает, что ситуация проиграна, а отступные Малютин предлагает честные.

– За это… ты молчишь обо всем, что произошло, – продолжал Малютин.

Кирилл чуть заметно кивнул.

– Хорошо, – кивнул и Малютин. – Но это еще не все. Вы, Александр Васильевич…

Шурик дернулся было, но тут же понял, что речь идет совсем даже не о нем, а его место в буфете.

– Вы, Александр Васильевич, отдаете мне кассету с записью «царицы доказательств». Зачем это вам? Вы лицо неофициальное! Служебное рвение не принуждает вас портить жизнь человеку. Шурик – он ведь и в самом деле гениальный мастер… был. После того как Симанычев начал его шантажировать, у него отнялась правая рука. Вы не заметили, наверное, так, в быту, это почти не видно. Но гениальным столяром он быть перестал. Что касается меня… – Он перевел дыхание, слабо улыбнулся: – Ладно, не стоит обо мне. Симанычев погиб случайно, но заслуженно. Можно сказать, это бог его наказал, а не… – Малютин опять слегка раздвинул губы в улыбке. – Но об этом мы тоже не будем говорить.

– А о чем же будем? – угрюмо спросил Бергер.

– О чем? Да есть нам о чем поговорить. О жалости, например, к ближнему своему… Не хотите? Воля ваша. Тогда о том, что у вас был с нами договор – найти Туманова за определенную сумму. Вы его нашли. Можете получить свой гонорар. И все, и покончим на этом!

Бергер вздохнул, достал из диктофона кассету и выложил ее на стол.

Малютин открыл запертый на ключ ящик своего письменного стола, достал деньги. Доллары, сотенные бумажки.

– Это предназначалось Симанычеву. Но ему они уже не понадобятся.

Отсчитал пять тысяч, протянул Кириллу. Тысячу дал Бергеру. Эта сумма превышала обусловленный гонорар в четыре раза.

Потом Малютин пересчитал то, что осталось. Оказалось четыре тысячи.

Кивнул:

– А это мы вернем.

– Кому? – не удержался Бергер.

Малютин только усмехнулся…

Бергер опустил голову, понимая, что утратил право задавать вопросы.

Обиднее всего ему было в этот момент не за то, что они с Кириллом отступают с поля боя. Может быть, и впрямь не стоит больше сражаться. Не за что! Гораздо больше заботило его и огорчало, что он никогда не узнает, чем Симанычев дожал Малютина. И… ее, неведомую. Ту, что выпустила в лицо шантажиста облако жгучего газа.

Не узнает никогда!

Мы все продумали и разработали, казалось, гениальный план, но, едва очутившись на Марше-о-Вернэзон и войдя на знакомую маленькую площадь с фонтаном посередине (ага, значит, та красотка-Дракон все еще не нашла способа вывезти с Блошиного рынка понравившуюся ей «вещичку»!), я начала спотыкаться. Почему-то чудится, что вот-вот рядом с рыцарем (он по-прежнему охраняет вход в лавку Пьера Куси) появится долговязая фигура Фюре…

Какой-то человек и в самом деле находится в лавке, но это, к счастью, не Фюре. Он сидит на круглой вертящейся табуретке. На худых, угловатых, сутулых плечах, как на вешалке, болтается серый пиджак из шелковистой ткани. Седоватые волосы, тщательно подстриженные и уложенные, спускаются на шею в продуманном беспорядке, тонкие пальцы в перстнях перебирают стопку каких-то бумаг.

При взгляде на эти бумаги меня охватывает странное чувство. Будто я снова держу в руках дневник, найденный в потайном ящике бюро работы Вернона… Тот же оттенок бумаги – бледно-желтоватый, словно у старинных манускриптов; тот же едва уловимый, может быть, даже воображаемый аромат сухих цветов, от которого у меня начинают легонько трепетать ноздри. Да еще пальцы, которые перебирают эти листки, какие-то… какие-то такие – с отличным маникюром и при этом удивительно «старорежимные». Худые, нервные, унизанные перстнями. А впрочем, перстней всего два – потемневшая серебряная печатка и большой темный изумруд в тонкой золотой оправе, – но это уж таки-ие перстни… Небось даже не у Картье куплены, а какие-нибудь подлинные фамильные драгоценности. Поэтому пальцы и кажутся унизанными ими. Вообще эти узкие руки, перебирающие желтоватые листки, исписанные наклонным тонким почерком, если их заснять на фото, послужили бы отличной иллюстрацией к журналу «Любитель старины», или «Лавка древностей», или еще к чему-то в этом роде.

– Прелестные письма, Пьер, – говорит обладатель этих музейных рук. Между прочим, голос у него тоже «антикварный». Более всего он напоминает шелест ветра над какими-нибудь доисторическими руинами: легкий, тихий, лишенный эмоциональных оттенков. – Масса интересных деталей. Конечно, это не совсем то, что я разыскиваю, но все же я возьму некоторые из этих писем. Сейчас еще просмотрю вон ту стопку и тогда выберу окончательно… – Он берет другой листок и начинает разворачивать его бережно, словно священнодействуя.

Я вздыхаю с превеликим облегчением. Итак, у «пирата» клиент! Слава богу, мы не одни с этим опасным «криминэлем»! Моментально чувствую себя свободнее и принимаю именно тот вид, который от меня требовал Бертран: богатой и легкомысленной особы, лишенной каких бы то ни было моральных устоев.

– Бонжур, месье, – говорит Бертран, оглядываясь. – О, кажется, мы наконец-то попали именно туда, куда надо!

– Чем могу служить, месье, мадам? – с полупоклоном спрашивает «пират».

Я бросаю на него взгляд из-под ресниц, как и положено роковой женщине. Все-таки очень эффектная у него внешность! Ему бы в кино сниматься, какой типаж! А может, Бертран ошибся? Может быть, это вовсе не пират грузил вчера вечером в мусорный контейнер труп убитого им человека? И он вообще не имеет никакого отношения к нападениям на антикваров?

– Я – литературный агент Мишель Дюпор, – нагло врет Бертран. – А это – моя клиентка. Она русская, – он делает кивок в мою сторону. – Она известная в своей стране писательница, автор многочисленных исторических романов. Некоторые из них сейчас готовятся к печати в издательстве «Глоб». Мою клиентку зовут… Алена́ Е…Есени́н.

Матушка Пресвятая Богородица! Это имя Бертран повторил раз сорок, пока не выучил наизусть. И все же перепутал! Право, только французы с их манерой ставить ударение на последнем слоге, способны произнести имя Алена как Алена́. Просто фантастика какая-то. И что еще за Есенин?! Пусть простит меня моя любимая писательница Алена Есенина за то, что я прикрылась ее именем, как вуалью, но она правда пишет очень недурные исторические романы, и с этим «псевдонимом» я гораздо увереннее себя чувствую. Правда, я и не предполагала, что это красивое имя можно так исковеркать.

– О! Бонжур, мадам Есени́н! – галантно произносит «пират», неотрывно глядя на мои ноги, точнее, на то конкретно место, где они соединяются с бедрами. Причем это место – не сбоку… И не сзади… Кажется, я все-таки еще недостаточно похудела. Похоже, Аринины джинсы мне по-прежнему чрезмерно узки…

Очевидно, в эту лавочку не очень часто захаживают известные русские писательницы! Седой джентльмен уже не столь внимательно вчитывается в старинные письма. Он тоже косит глазом в мою сторону, но, как человек воспитанный, делает вид, будто вовсе и не прислушивается к нашему разговору.

– Мадам Алена́ работает сейчас над новым романом, который посвящен пребыванию в Париже русского императора – Александра Первого, – вещает Бертран. – Вернее, той романтической истории, которая сопутствовала его знакомству с Жозефиной Бонапарт, бывшей женой Наполеона и бывшей императрицей.

– Романтическая история? – повторяет «пират», глядя своими выпуклыми глазами теперь уже на мою грудь. – А что, там была какая-то романтическая история? С чего вы взяли?

– Ну, об этом упоминает, к примеру, Ги Бретон, – небрежно произношу я, с великой признательностью вспоминая моего начитанного бо фрэр. – И многие другие историки. Не зря говорят, что, именно повинуясь любви к Жозефине, Александр отменил военную контрибуцию и сохранил за семейством Богарнэ такие привилегии, которые привели в негодование аристократию и Бурбонов вообще.

– Ну и чего бы вы хотели? – ухмыляется «пират». – Чтобы я возместил убытки, которые из-за вашего влюбчивого императора потерпела Россия? Ха-ха-ха!