Сокровище антиквара - Бушков Александр

— Но вы говорили…

— Не беспокойтесь, Константин Корнеевич, — усмехнулся Смолин. — Всё, как договаривались: я заберу свое, а насчет тех тяжелых побрякушек вы с ним сами договоритесь. Хорошие вещи, но мне сейчас не до них, у меня отличная коллекция монет на горизонте замаячила, я на нее все силы и свободный оборотный капитал бросил… Только и вы уж, со своей стороны, мне в Москве с этим делом помогите…

— Непременно, Василий Яковлевич, — с большим достоинством ответил Кока.

«Ручаться можно, — подумал Смолин, — что обманул бы, стервец, приедь я и в самом деле в Москву с теми вещичками и надеждой их выгодно пристроить». Все силы положил бы, чтобы самому (или кому-то по его наводке) выцыганить у Смолина раритеты за бесценок. Но какое это имеет значение? Не в том игра…

— Уезжать куда-то собирается, — сказал Смолин, когда они поднимались по лестнице. — К какой-то родне, на Рязанщину, что ли. Квартиру продает, а также все, что можно, деньги копит… Вы это тоже учитывайте…

— Да уж непременно, — хмыкнул Кока. Смолин покосился на него: как ни владел лицом столичный гостенек, а все ж не мог скрыть охотничьего азарта — глазыньки блестят, прыткости в движениях прибавилось… а впрочем, так все мы, наверняка, со стороны выглядим, когда прямым курсом движемся к объявившимся внезапно раритетам…

Он поднялся на четвертый этаж и надавил кнопку старенького звонка. В квартире немелодично задребезжало, послышались шаги, дверь распахнулась.

На пороге предстал статный пожилой человек в безукоризненно отглаженных серых цивильных брюках и чистейшей тельняшке: седые виски, благородная посадка головы, исполненный достоинства взгляд… одним словом, стопроцентный морской волк с продубленной ветрами всех океанов физиономией. И не этому долбаному москвичу определить с ходу, что продубилась эта физиономия не на морских просторах, а на нескольких лесоповалах великой и необъятной…

Чему Смолин не переставал втихомолку изумляться, так это великолепным перевоплощениям Глыбы, сделавшим бы честь любому актеру. Это и в самом деле был другой человек — вылитый каперанг в отставке, бедный, но гордый альбатрос, пенитель морей во времена Красной Империи: другой взгляд, другое выражение лица, даже движения другие. Старая школа, подумал Смолин с невольным уважением. Молодые так не сумеют, хоть тресни…

— Добрый день, Андрей Федорович, — сказал Смолин, переступая порог и обмениваясь рукопожатием с морским волком. — Я вот привел человека, как и обещал. Вы ж, надеюсь, не передумали?

— Я, кажется, вам твердо обещал, — суховато, с достоинством отозвался «морской волк». — Что ж, снявши голову, по волосам не плачут, если решился, приходится выдерживать прежний курс… Проходите, располагайтесь.

Квартирка была однокомнатная, обставленная прямо-таки со спартанской убогостью. Пока хозяин, присев на корточки у древнего серванта, что-то доставал с нижней полки, любопытный Кока, подойдя вплотную, принялся разглядывать фотографии на стене: большие, цветные, в застекленных рамках. На самой большой был изображен хозяин квартиры: в полной форме капитана первого ранга Военно-морского флота Советского Союза, с нехилым набором наград на кителе.

Кока полуобернулся, покосился на хозяина с видом алчным и жаждущим. Смолин прекрасно понимал ход его мыслей: китель Глыбы (ах, пардон, славного каперанга!) на снимке был украшен, помимо прочего, еще и двумя «звездами шерифа» — орденами «За службу Родине в Вооруженных силах» третьей и второй степени (ну вот оказались они в загашнике у Смолина, между нами говоря). Никак нельзя сказать, что они стоят космических денег, но, учитывая невеликое количество награжденных второй и уж тем более первой степенью, ценятся достаточно высоко. Правда, даже у Коки хватит ума не торговать у каперанга его ордена — поскучнел, по роже видно, понимает, стервец, что за такое предложение может и в рыло получить незамедлительно… Такой уж вид у товарища каперанга, не способного опуститься до этого…

— Вот, извольте, — все так же суховато сказал каперанг, выпрямляясь. — Всё, как договаривались…

В силу все той же сложной натуры он не в руки Смолину вещички отдал, а поставил на шаткий журнальный столик. Повертев в руках старинную серебряную солонку, серебряный портсигар (дореволюционный, но без особых наворотов) и серебряную хлебниковскую вилку, Смолин отложил их — и так знал прекрасно, как-никак, из его собственных закромов извлечены. Встал, протянул деньги: