Миг – и нет меня - Маккинти Эдриан

Договорившись, как действовать, мы замолчали и стали ждать, экономя силы для решительной минуты. Скоро в зарешеченное окошко камеры начали проникать солнечные лучи, снаружи прозвучал свисток, и заключенные соседнего блока стали выходить из камер. Жара быстро усиливалась, а время, как назло, тянулось невыносимо медленно.

Губы у Энди запеклись, а лицо побледнело еще больше. Каждый вздох давался ему теперь с огромным трудом. Мы со Скотчи склонились над ним.

– Энди, слышишь меня? Не волнуйся, все будет о'кей. Мы вызовем тебе врача, – проговорил я.

– Да, паренек, мы тебя не бросим, – поддакнул Скотчи.

Наконец день начал клониться к вечеру. Дверь камеры отворилась, и на пороге появился надзиратель. В ту же секунду я бросился на него, рассчитывая повалить, но он легко оттолкнул меня. Я отлетел назад и растянулся у дальней стены; при этом цепь на ноге натянулась и едва не вывихнула мне лодыжку.

– Доктор, доктор, доктор, ему нужен доктор! – умолял Скотчи, указывая на Энди, но охранник не обращал на него внимания. Оставив на полу воду и деревянные миски с рисом, он вышел. Мы попытались напоить Энди водой, но после первого же глотка он поперхнулся и страшно закашлялся.

Вскоре вернулись охранники, чтобы забрать посуду – мы едва успели схватить по нескольку пригоршней риса.

– Он умирает. Morto, morto, ^[30] – крикнул я в надежде, что они поймут. Несколько секунд охранники смотрели на лежащего Энди, потом вышли, заперев за собой дверь, но мы слышали, как они переговариваются между собой, и в наших сердцах затеплилась надежда. Быть может, подумали мы, в конце концов они кого-нибудь пришлют.

Но никто так и не пришел.

Вечером Фергал окончательно пришел в себя. Ему было намного лучше, и мы по очереди сидели с Энди, держа его голову у себя на коленях. Никто из нас не знал, что делать. В медицине ни один из нас не разбирался. Единственное, что я знал из этой области, это как уложить пьяного спать, чтобы он не захлебнулся собственной блевотиной. В данном случае это, конечно, не годилось, и я просто держал голову Энди, шепча ему на ухо, что все обойдется и он обязательно поправится. Но дышал он теперь с еще большим трудом, и я уже не надеялся, что он выживет.

Через некоторое время меня сменил Фергал, и я лег на пол. Наступила ночь. Где-то около полуночи меня растолкал Скотчи. Рядом с ним я увидел Фергала; его глаза в лунном свете казались двумя черными провалами.

– Что случилось? – спросил я.

– Энди умер, – просто сказал Скотчи.

Я сел. Посмотрел на Фергала, и тот кивнул.

– Ты уверен? – спросил я. Это был, конечно, глупый вопрос, и Скотчи на него не ответил.

– Наверное, он еще не до конца оправился после того раза, – сказал Фергал.

– Нет, – прошептал Скотчи сквозь зубы. – Это они его убили. Они его убили.

Я подполз к Энди и прикоснулся к его руке. Она была неестественно холодной. Они уже и глаза ему закрыли.

– Господи Иисусе! – пробормотал я. – Энди… Вот бедняга…

Фергал легонько похлопал меня по плечу. Скотчи сплюнул и, повернувшись к нам, сказал:

– Я хочу, чтобы вы оба пообещали мне: если я не вернусь, вы позаботитесь о Большом Бобе. Обещайте, что вытащите его отсюда.

Я и Фергал кивнули.

Не прибавив больше ни слова, Скотчи лег на пол. Я стряхнул с руки богомола и тоже улегся. Подложив обе руки под щеку, я подтянул колени чуть не к самому подбородку и закрыл глаза.

Через некоторое время я заснул.

6. Затерянный мир

Да, это правда. Мы затеряны в океане. Мы плывем в утлой лодчонке по бушующему морю. Вокруг громоздятся волны величиной с дом. Компаса нет. Мы влипли. Потеряли ориентиры. Заблудились в тумане неведения. Мы тонем в штормовой мгле ночи, но рассвета не будет. Координаты и карты больше не существуют. Нет больше земли, нет навигационного счисления, нет даже самого горизонта. Это конец. Воздух в каюте застоявшийся, затхлый, и я заперт здесь с астматиками, с такими же глупцами, как и я; они не знают матросских песен, но их кашель звучит как отходная. Впрочем, судьба их хуже моей. Со мной все в порядке, потому что я – не с ними. Я не мужчина и не мальчик, я – корова или, скорее, черный бык, а может быть, даже птица или крошечная зеленая гусеница, способная проползти в щель под дверью. И я остаюсь гусеницей или птицей до тех пор, пока один из них не скажет или не просипит что-то; тогда я возвращаюсь и снова становлюсь бредящим пассажиром – измученным морской болезнью, погибающим, почти погибшим…