Фамильные ценности - Нэб Магдален

— О Иисус, Мария и Иосиф!.. — Бини задохнулся от облегчения, когда они наконец уткнулись в родной джип.

На обратном пути в деревню, ободренный светом фар, звуками мотора, видом первых ферм, Бини вновь обрел свою обычную разговорчивость:

— Я слыхал, что в капли от насморка добавляют адреналин. Вы заметили, что я ни разу не чихнул с той самой минуты, как мы вылезли из машины? — Но даже после этого он не рассказал ни одного анекдота. — Салис… Сам себе голова. Живет вдали от своего острова, но чувствует себя хозяином. И зачем я все это ему говорил?

Инспектор, которого терзали мрачные предчувствия о возможных последствиях ночного дела, молчал.

Когда он вернулся домой, Тереза промыла горящие царапины у него на лице, сопровождая свои действия ворчанием:

— Не понимаю, почему ты не поручаешь такие дела молодым карабинерам, они подходят для этого гораздо больше, и им ничего не стоит не поспать полночи. — Ее голос звучал скорее испуганно, чем рассерженно, и она не спросила, что это были за «такие дела».

Письменный доклад инспектора капитану Маэстренжело был лаконичен, в нем не упоминалось о действиях предыдущей ночью. Там говорилось, что его коллега инспектор Бини сообщил о донесении безымянного информатора, что есть указание о местонахождении укрытия и прочее, и прочее.

Устно он сказал, что ждет сообщения о похищении мопеда и отравленном вине, добавив, что беспокоится, как бы мальчик, передающий еду, что-нибудь не заподозрил.

— Мы наблюдаем за ним несколько недель. Ему не больше одиннадцати-двенадцати лет. Кроме того, ничего не пропадет. Его будет волновать только судьба его драгоценного мопеда. В этом возрасте он еще не имеет права его водить, поэтому не заявит о попытке кражи. Нет, Салис знает свое дело. Нам надо заниматься своим. Пора вызывать специалистов.

Капитан немедленно позвонил в группу специального назначения в Ливорно. Тамошнее начальство встревожилось, что на подготовку операции остается слишком мало времени, однако пошло на риск и продемонстрировало готовность, предложив свой план: вертолеты парашютного полка отвлекают внимание ложным маневром, низко летая над территорией Салиса. Под этим прикрытием один вертолет входит в район операции, и с первыми лучами солнца девять парашютистов опускаются вблизи сигнальной отметки.

Капитан не стал задавать инспектору вопросов о событиях прошлой ночи, ограничившись вздохом облегчения: какое счастье, что он не отдал приказа арестовать юного пастушка, передающего еду! А соблазн арестовать мальчишку, когда расследование зашло в тупик, был большой. Это на день или два заняло бы прессу. Общественность могла бы вообразить, что пастушок заговорит, не подозревая, что такая мелкая сошка знает лишь, в каком месте следует оставить сумку с едой, что он ни разу не видел, кто ее забирает, и понятия не имеет, для кого ее приносит. Поэтому капитан и инспектор пришли к молчаливому соглашению, что разговора об аресте никогда не было.

Возвращаясь по мосту в Палаццо Питти, инспектор испытывал непонятное замешательство из-за того, что сделал, и раздражение из-за того, что не оправдал доверия капитана. В конце концов, если бы он сохранил доверие Леонардо Брунамонти, им бы не пришлось идти на сделку с Салисом. Частично вина ложится и на капитана, который переоценил инспектора. Молодой Брунамонти из хорошей семьи, умен и, несомненно, с большей готовностью доверился бы самому капитану, а не унылому младшему офицеру. Однако во время их первой долгой беседы Леонардо был обезоруживающе откровенен и честен. За исключением, конечно, того, что не сказал правды о сестре. Мысль о ней сейчас раздражала больше всего! Вот что действительно стало его поражением. Как мог он позволить себе так обмануться, хотя все время ощущал какую-то неловкость! «Что-то не так», как он говорил. Он слушал ее бесконечные комплименты самой себе и бесконечную критику в адрес других, особенно матери, и, если бы он не пребывал в полном заблуждении, не возникло бы необходимости в этой сделке. Он струсил — побоялся понять, кем она была на самом деле.

Как после этого он мог обвинять ее брата? Брата, который однажды так мягко поглаживал ей руку, удерживая ее с почти болезненной добротой, не желая, чтобы она стала тем, чем был ее отец. Не было причин ждать от него — особенно в такой ужасной ситуации, — что он преодолеет свой страх, привязанность, свой стыд.