Древо скорбных рук - Ренделл Рут

16

Любопытное анонимное письмо пришло в полицейский участок. Без всяких отпечатков пальцев и прочих следов, которые могли бы навести на след отправителя. Тщательная экспертиза ничего не дала.

К тому времени как листок из ученической тетради в линейку попал к детективам, он был уже изрядно помят.

По поводу письма состоялось совещание с привлечением лучших умов.

Сочинитель анонимного послания, очевидно, хотел убедить полицию, что этот Ванд похитил собственного сына и где-то его прячет. Цель, вероятно, заключалась в том, чтобы причинить неприятности мистеру Ванду. Кто-то имел на него зуб.

Треддик не сомневался, что Джейсон мертв, что его нет в живых со дня исчезновения; даже раньше чем о пропаже было заявлено. Мальчик был убит и закопан где-то, подобно маленькому африканцу в саду на Финчли-роуд, и со временем земля сама выдаст свои тайны.

Лэтхем, наоборот, придерживался другого мнения. Он по-прежнему считал, что Джейсона держат где-то взаперти с неизвестной целью. Он навидался всякого и хорошо знал о жестокости современного мира взрослых, но убийство малолетнего ребенка без четких мотивов казалось ему бессмысленным. И вообще он любил детей. После исчезновения Джейсона он стал внимательнее относиться к своим маленьким сыновьям. Отцовское чувство проснулось в нем.

Треддик делал упор на версию о виновности Барри. Еще чуть-чуть, и он расколет этого парня, и Барри сам выдаст себя и выведет к могиле Джейсона.

Треддик был терпелив. Он умел ждать, как паук в паутине зазевавшуюся муху.

Они спорили друг с другом, но одно их объединяло — убеждение в том, что анонимное письмо послал Барри. Предметом спора была лишь цель его поступка.

В любом случае, стрелка, указывающая на Теренса Ванда, не должна была быть оставлена без внимания.

Миссис Голдшмидт позвонила рано утром. Могла ли она зайти и еще раз осмотреть дом и сделать дополнительные измерения? Теренсу вовсе этого не хотелось, но он не мог отказать.

Кроме него, никто не должен присутствовать в доме, а день полон неожиданностей… Лучше встретить ее пораньше. Он принял две таблетки валиума.

Она явилась в половине одиннадцатого, одетая в бледно-розовый кожаный плащ с меховым воротничком. Теренс отметил, что она имеет пристрастие к мехам.

Она изменила прическу, и ее дотоле гладкие волосы были высоко взбиты. Казалось, что она чего-то нанюхалась или наглоталась, но не сильнодействующего наркотика. Первая ее фраза была странной:

— Ваш дом меня притягивает и страшит одновременно.

— Что больше?

— Больше притягивает…

— Я рад.

— Да, да, конечно. — Она мерила рулеткой стены, заносила в записную книжечку цифры.

Эмоции в ее речи по-прежнему отсутствовали. Все произносимое ею звучало как-то механически. Так монотонно обычно говорят о затянувшейся до бесконечности плохой погоде или о состоянии хронического больного.

Теренс обошел с ней весь дом. Они заглянули в каждый уголок. В восточной спальне миссис Голдшмидт сняла плащ и бросила его на один из низеньких японских стульчиков. Под плащом на ней было надето коротенькое обтягивающее платьице розового цвета с большим воротником поло.

— Так свободнее! — прокомментировала она.

Миссис Голдшмидт взобралась на скамеечку, намереваясь обмерить окно для будущих занавесок, а закончив, оперлась рукой о плечо Теренса, чтобы он помог ей спуститься, хотя высота была совсем небольшая.

Затем, уже без туфель, в чулках, она ступила на оттоманку, занимавшую оконную нишу в хозяйской спальне. Она растянула свою рулетку, потеряла равновесие и непременно бы упала, если бы Теренс не успел ее поймать.

Он обхватил ее талию и довольно бесцеремонно прижал к себе, но вместо пружинящего, нервно сопротивляющегося тела ощутил полную расслабленность и податливость женщины. Он задался вопросом, что делать дальше.

Что-то обязательно должно произойти.

Теренс знал, что чем-то привлекает женщин, и зарабатывал этим на жизнь. Он сам не понимал, почему пошел по этому пути и на основании каких данных. Как раз данными для подобной «профессии» он не обладал. Роста он был ниже среднего, внешне — абсолютно невыразителен, а цвет его волос в безжалостном женском лексиконе определялся как «мышиный».