Сходняк - Бушков Александр

Нечего было даже и пытаться выстрелить, стрелять можно будет только подобравшись вплотную, поэтому Карташ полз и полз вперед, не обращая внимания на то, что одна нога онемела, что раненая рука почти не слушается, что ноет задетый пулей бок, а позади него остается на щебне темный от крови след. Карташ надеялся успеть.

И не успел.

Он видел, как все случилось. Когда спарка Зубков – Гриневский оказалась поблизости от куска рельса, которым Таксист сбил олигарха с ног, Гриня отпустил Зубкова, схватил рельсину... А рука Зуба метнулась к поясу. И первый удар рельсовым обрубком совпал с первым выстрелом.

Зрелище было жуткое. Таксист как заведенный опускал и опускал на голову Зубкова кусок рельса длиной сантиметров тридцать, превращая голову в кровавое месиво, а Зубков, уже ничего не видя перед собой, жал курок пистолета, и пули летели куца попало – в Гриневского, мимо, в бронежилет, в руку, в голову.

Зубков жал курок до пустых щелчков.

Вместе с одним из своих ударов Гриневский повалился на Зубкова, и больше уже не поднимался.

Но Карташ упорно полз в ту сторону – теперь уже для того, чтобы помочь Таксисту, если тот еще жив. Алексей и не заметил, как потерял сознание...

– Да живее там, в бога душу мать! – услышал он, очнувшись. Это был голос Данила Черского. – Не хрен искать носилки, вон, видишь кусок брезента, тащи сюда!

– Данил Петрович, – раздался незнакомый голос, – может, все-таки эвакуировать это собрание от греха подальше?

«Наверное, подоспела подмога, о которой Черский упоминал», – вяло подумал Карташ.

– Теперь тем более не надо, – сказал Данил. – Нехай заседают. Все, больше диверсантов не будет. А я, как ты знаешь, ошибаюсь редко.

– Почему этот парень не стрелял? – услышал Карташ голос Чики. – Я видел... Он успевал поднять автомат Зуба, но даже не попытался... Он бы остался жив.

– Потому что ему надо было свернуть шею врагу своими руками. Почувствовать, как из врага уходит жизнь, такая же, как и та, которую Зубков отнял у его жены, – ответил Данил. Что ж, пожалуй, Карташ мог бы сказать то же самое.

– А ты знаешь, вероятно, для него это и к лучшему, – после долгой паузы, сказал Черский. – Иначе казнил бы себя всю оставшуюся жизнь, что жена погибла из-за него.

Карташ хотел возразить, но у него не было сил. Не было у него сил даже на то, чтобы приподнять веки. Силы покидали его стремительно, испарялись, как воды в пустыне. В той пустыне, что они совсем недавно пересекали с Машей и Гриневским...

Эпилог

Он открыл глаза. И увидел над собой белый потолок, а на нем – вытянутый в узкий параллелепипед контур окна.

Карташ повернул голову. Ага, вот оно, окно. Занавески раздвинуты, на подоконнике цветочки в горшках, кем-то забытая ручка. За окном же, на фоне по-осеннему высокого, холодно-голубого неба покачивались под ветром деревья, уже наполовину желтые. Какая-то птица качалась вместе с веткой, вцепившись в нее всеми когтями.

Алексей обнаружил, что лежит в кровати, никоим образом не походящей на больничную койку. Слишком широкая, не на скрипучих пружинах, нет заметно обшарпанных железных спинок с круглыми навершьями. Да и постельное белье пахло не по-больничному – есть у больничных простыней и наволочек свой особый запах, – а скорее по-домашнему. Раздалось короткое: «Ой!», – сзади, в изголовье.

– Очнулись? – колокольчиком прозвучал девичий голосок. – Тогда я сейчас. Только не вставайте.

Мимолетное виденье пропорхнуло мимо Карташа, выскользнуло за дверь, даже не дав себя толком разглядеть. Кажется, что-то весьма юное и вполне симпатичное. А каким еще должно быть мимолетное виденье? Не толстой же бабищей с красными глазами... «Что-то вы, господин обер-лейтенант ВВ, расшутились внутри себя, не зная обстановки снаружи, – заработала, ожила в Карташе мыслительная деятельность. – Стоило только образоваться чему-то воздушному, эфемерному в аромате тонких духов...» Карташ закрыл глаза. И перед ним, сквозь млечный туман полудремы сразу же поплыли, как лодка по волнам, воспоминания: Парма, Егор Дорофеев, «археолог» Гена и Топтунов, тайга, болотный старец-раскольник, прииск, потом Туркмения, верблюды, горное озеро с купающимися наложницами шаха, Каспий, площадь Огуз-хана, Ниязов на трибуне, ночной дворец хякима и, наконец, весь кошмар последних дней. А потом кино запустили по новой. И еще раз. И опять.

– Говорят, живой? – прервал эту карусель знакомый голос, вытряхнул Карташа из полудремы.