Золото гетмана - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Ах, милейший Иван Иванович, как вам повезло! – возбужденно воскликнул князь, не заметив, как изменилось настроение его гостя. – Вам будут завидовать в Петербурге! У вас есть возможность послушать игру на клавесине великого Франсуа Куперена, композитора и музыканта. Завтра он будет давать концерт в театре Пале-Рояль. Это недалеко отсюда, на рю де Валуа. Нет, нет, насчет контрамарки не беспокойтесь! Я составлю вам протекцию. Творчество маэстро Куперена – вершина французского клавесинного искусства. Его музыка отличается мелодической изобретательностью, грациозностью, отточенностью деталей…

Пока князь Долгорукий и гвардии капитан Ягужинский проводили время за светской беседой, на одной из грязных улочек Парижа в питейном заведении под названием «Таверна лучников» происходили не менее важные события. Просторное помещение полнилось народом. Клиенты таверны сидели за длинными деревянными столами (достаточно чистыми, наверное, их скоблили каждый день) и наливались дрянным виноградным вином. Испарения от человеческих тел, запахи кухни, не претендующей на французский изыск, а также прокисшего вина и клубы табачного дыма создавали неповторимую атмосферу парижского шалмана, не раз и не два описанного романтиками от литературы.

Если что и было в таверне романтического, так это огромный камин в конце зала (в котором на угольях зажаривались каплуны, нанизанные на вертел), развешанные по стенам луки и арбалеты разнообразных конструкций, а также принадлежности для стрельбы – арбалетные болты в футлярах и стрелы в колчанах. Мужчина в костюме матроса, сидевший неподалеку от камина, не без удивления отметил, что хозяин таверны был большим знатоком этого вида метательного оружия. Его коллекции могла бы позавидовать даже императорская Кунсткамера, что в Петербурге.

Это был служивый Тайной канцелярии Коростылев в звании армейского майора, помощник Ягужинского. Он не обучался никаким иноземным языкам, мало того, почти не разумел грамоту, но нюх у него на преступников был поистине собачий. Однако самое интересное заключалось в том, что незнание чужих языков вовсе не мешало Коростылеву чувствовать себя за границей как дома. А когда он весьма искусно притворялся глухонемым, то и вовсе сходил за своего.

Майор был верным соратником бригадира Александра Ивановича Румянцева, который обычно выполнял секретные поручения Петра Алексеевича; совсем недавно они инспектировали хозяйство гетмана Скоропадского, и у Коростылева даже появился малороссийский акцент. Но Румянцев в настоящее время находился в персидском походе вместе с государем, и пришлось Коростылеву поступить под начало гвардии капитана Ягужинского – зная его цепкость и невероятную выносливость, Иван Иванович настоял, чтобы майора определили ему в помощники.

Такой поворот Коростылеву был не по нраву, но его подкупало то, что ему выдали на проезд и пропитание большие деньги, и прижимистый майор, мечтавший к старости скопить небольшое состояние, смирился со своим положением, хотя способности Ивана Ивановича по части сыска он и в грош не ставил. А потому относился к нему, как человек бывалый, несколько снисходительно.

Майор ждал соотечественника, который проживал в Париже. Чтобы ориентироваться в хитросплетении улиц и переулков столицы Франции (для операции, на которую его нацелил Ягужинский, это было жизненно важно), нужен человек, хорошо знакомый с местностью. А для Коростылева, кроме всего прочего, было важным, чтобы этот человек владел русским языком и знал нравы и обычаи парижан.

Где найти такого человека, Коростылеву подсказали в портовой таверне. Среди матросов полиглоты встречались гораздо чаще, нежели среди горожан. Один из таких морских волков, немного понимавший русский язык, и подсказал майору адрес русского эмигранта. Он жил в крохотной съемной квартире неподалеку от «Таверны лучников» и перебивался случайными заработками, в том числе подрабатывал портовым грузчиком. Дома его не оказалось, и Коростылев оставил записку, в которой назначил соотечественнику время и место встречи (для этого ему пришлось здорово потрудиться, потому что по своей малограмотности он не писал, а царапал, как курица лапой).

– Это… ваша цидулка?

Коростылев даже вздрогнул, услышав родную речь. Он немного задумался и не заметил, как к столу подошел молодой человек приятной наружности с клочком бумаги в руках, одетый чрезвычайно бедно и, скорее всего, в чужие обноски.