Блондинка за левым углом - Куликова Галина Михайловна

— Сейчас ты пойдешь в душ, — предупредила Сандра. — А я пока закажу шампанское. Придется тебе мокрым пить его: боюсь, для такого большого мальчика в гостинице не найдется халата.

— Я не могу, — попытался отговориться Медведь. И с отчаянием добавил: — Я не хочу!

— Хочешь, хочешь! — заверила звезда, втянула его в номер, развернула и ногой захлопнула за собой дверь.

Майку Фергюссону всю ночь снились кошмары. Огромные русские мужики в отвратительных шапках скручивали его веревками, целиком погружали в бочку с водкой, и он в ней захлебывался. Наконец ему удалось развязать руки, и он стал раскачивать бочку, надеясь завалить ее набок, чтобы отвратительная горькая жидкость больше не затекала внутрь. Он напрягся изо всех сил, со страшным криком рванулся в сторону, и проклятай бочка упала. Водка разлилась по земле, но не впиталась в нее, а образовала большую лужу. А Фергюссон, всемирно признанный агент, крупнейший деятель Голливуда, встал на четвереньки и начал пить прямо из лужи, большими глотками, отрываясь только затем, чтобы понюхать оторванный от чьего-то пиджака и пахнущий дрянью рукав.

В конце концов Майк упал с кровати и замер, пытаясь понять, что произошло. Медведь, недавно вернувшийся после принудительного секса, хмуро сидел в кресле, напялив на голову осточертевший треух. Когда американец загрохотал на пол, Медведь вскочил, подошел поближе и наклонился посмотреть, все ли с ним в порядке. На всякий случай соорудил на лице ободряющую улыбку. Фергюссон, только что выплывший из своих ночных кошмаров, с трудом разлепил глаза и увидел над собой огромную небритую морду в жуткой меховой шапке. Морда улыбалась ему, и это было невыносимо. Фергюссон снова прикрыл глаза и вдруг отчетливо вспомнил весь вчерашний день. Вспомнил и этого человека, и все то ужасное, что было с ним связано.

В дверь номера вежливо постучали. Так как американец продолжал хранить молчание. Медведь сам крикнул:

— Входите! Чего вы там?..

Вошел переводчик Константин, чисто выбритый, выглаженный, строгий и корректный, как будто его вчера с ними и не было. Оглядев номер, он обратился непосредственно к американцу, вежливо поинтересовавшись:

— Как ваше самочувствие?

Тот лишь застонал в ответ.

— Спроси его, чай из самовара пить пойдем? — потребовал Медведь.

Реакция на этот совсем уже невинный вопрос оказалась такой бурной, что оба россиянина слегка опешили. Фергюссон вскочил, стал размахивать руками, хватать какие-то вещи и кидать их в Ивана. А когда вещи закончились, сел на пол и тихо заплакал.

— Ну, и что он сказал? — спросил Медведь, хотя все отлично понял.

— Если суммировать, мой подопечный надеется больше никогда тебя не видеть. И даже готов за это заплатить. — Костя сделал невинные глаза и уточнил: — О цене спрашивать?

Лайма между тем оделась и причесалась так, чтобы поражать воображение, и первым, кого она поразила, оказался слесарь, встреченный ею на лестничной площадке.

— Э-э-э… — выдавил из себя несчастный, увидев в непосредственной близости неземную женщину — всю в белом, воздушном и душистом, с глазами феи, губками ангела и ножками, из-за которых может обостриться язва у мужчины зрелого возраста.

— Вам что? — спросило видение сердитым голосом домоуправа. — Вы ко мне? Что это вы перед дверью топчетесь?

— Э-э-э… — повторил слесарь. Несколько раз сглотнул табачную слюну и добавил: — Вот.

— Вот! — передразнило его видение. — Вы женаты?

— Да, — внятно ответил тот.

— Не представляю, как вам удалось сосредоточиться, чтобы сделать предложение руки и сердца. И вообще, — добавила Лайма совершенно в духе Винни-Пуха, — если вы ко мне, то меня нет дома.

Обошла окаменевшего слесаря, впорхнула в лифт и уехала, оставив после себя легкий аромат мимозы и острое сожаление.

Следующим на ее пути возник сосед Калужников — полковник в отставке, поджарый, седовласый, длинный и несгибаемый, как шампур. Он шел от лотка с прессой, помахивая бульварной газеткой, в которой печатались всякие глупости. Калужников читал все глупости подряд за вторым завтраком, фыркая и качая головой. Иногда он даже дискутировал с авторами и писал гневные отзывы на статьи — у него была неистребимая потребность кому-нибудь противостоять.

Увидев невообразимо прекрасную Лайму, цокающую каблуками по короткой лестничке возле подъезда, он остановился в отдалении и заложил руки за спину.

— … драсьте, — сказала она, осторожно ступив на асфальт.

— Вы, Лаймочка, сегодня просто… превосходны. Превосходны, — повторил Калужников, словно хвалил пельмени, поданные тещей в глазурованной тарелке. — Прямо так и хочется тряхнуть стариной, покадриться.

«Покадриться?! И ради этого женщины ежедневно натруживают ноги, обуваясь черт знает во что? — про себя возмутилась Лайма. — И тратят чертову кучу времени, чтобы выщипывать, подкрашивать и румянить?» Негодуя про себя, она вышла на дорогу ловить попутку. Не успела поднять руку, как к ней с визгом подкатил просевший от старости «жигуль», за рулем которого сидел восточный человек — узколицый и золотозубый, с челкой блестящей и черной, как мазут.

— Палэзай, дэвушка! — велел он, толкнув дверцу Лайме навстречу. — Павэзу с вэтэрком!

Подобрав юбку, Лайма забралась в машину и опасливо сказала:

— Мне на Горького, пожалуйста.

— Горького — это что?

— То есть на Тверскую. — Она назвала гостиницу, и шофер немедленно растянул рот в понимающей улыбке:

— Работать едешь, да? Телефончик дашь?

— Я переводчица, — ответила Лайма, гордо вскинув подбородок. — Встречаю иностранные делегации.

— Канэшна! — Водитель продолжал сверкать красным золотом коронок. — Языки знаешь, да? Маладэц!

Всю дорогу до центра он к ней самым наглым образом клеился, но за извоз содрал бешеные деньги. Лайма решила ни на что не обращать внимания, ей по штату не положено.

Прямо к гостинице подъехать не удалось, и восточный человек высадил ее неподалеку. Пришлось топать мимо ряда ларьков, возле которых толкались алчущие товаров потребители. Они покупали журналы, газировку, сигареты, копилки, заколки, чебуреки и яблоки. Возле крайнего ларька хмурый тип с двух рук пожирал сосиски в тесте, откусывая попеременно то от одной, то от другой. От типа во все стороны летели брызги горячего масла, но Лайма молча обошла его, не рискнув сделать замечание — под пиджаком у едока виднелась футболка с надписью: «Я крутой». Мужчины в таких футболках обычно оказываются довольно агрессивными.

Лайма перешла дорогу и очутилась прямо перед дверью гостиницы. В глаза бросались мрамор, золото и темное стекло. Она огляделась по сторонам и сразу же заметила знакомый автомобиль с торчащим из-под «дворника» талоном на парковку. Корнеев застыл на месте водителя, положив руки на руль. Рядом с ним возвышался Медведь — оба небритые и в темных очках, похожие на наемных убийц из какого-нибудь триллера. Человек в униформе гостиницы, патронирующий вход в святая святых, то и дело тревожно поглядывал в их сторону.

Чтобы сразу расставить все точки над "и", Лайма подошла к «униформе» и, сделав вид, что запыхалась, спросила:

— А Сандра Барр еще не уехала? Я из бюро переводов!

Тот пожал плечами и выразил неопределенность короткими кустистыми бровками. Но наезжать на Лайму не стал, и она принялась бродить взад и вперед по тротуару, поражая прохожих красотой и неприступностью. Медведь с Корнеевым следили за ней в четыре глаза.

— Она сказала — ни во что не вмешиваться, — на всякий случай повторил Корнеев. — Только смотреть на нее и на Сандру Барр. И сравнивать их.

— Зачем? — спросил Медведь уже в четвертый раз с тех пор, как влез в машину. У него был вид человека, которому всю ночь угрожали пытками, а потом неожиданно отпустили. — Наверняка какая-нибудь маленькая женская хитрость.

— Если суммировать все маленькие женские хитрости, — ответил мудрый Корнеев, — можно выиграть не одно большое сражение. Так что сидим дальше.

Они сидели и смотрели, как Лайма курсирует по тротуару, и не осмеливались комментировать увиденное, хотя впечатлений была масса.

— Приятно иметь такого командира, — наконец не выдержал Медведь.

— Гм, — отозвался Корнеев и тут же оживился: — Смотри, смотри, какой-то тип подходит.

Мимо них и в самом деле проскочил незнакомый человек с большой спортивной сумкой в руке. Лайма его сразу узнала. Тот самый, что пару минут назад лопал сосиски возле ларька. Только пиджак он застегнул, скрыв футболку с глупой надписью.

Человек оглядел Лайму с огромным неудовольствием, издали отсалютовал униформе и, остановившись возле эффектной клумбы с маргаритками, поставил сумку на асфальт. Наклонился, расстегнул «молнию» и принялся деловито вытаскивать отгуда вещи. Сначала появилась раскладная трость, затем темные очки, которые пришелец водрузил себе на нос, а потом и шляпа — ее он поставил на тротуар перед собой. Возле шляпы была установлена картонка с надписью «Я слепой. Я не ел три дня». Сумку — довольно приличную с виду — он ловко скатал и засунул в обшарпанный пластиковый пакет, а пакет прислонил к ближайшей урне. Когда все было готово, он сильно сгорбился и как будто усох. Поза выражала покорность судьбе, а темные глазницы очков невидяще смотрели в пространство.