Как понравиться маньяку - Климова Юлия

    – Так что там с Матреной? – для начала поинтересовался Максим Григорьевич.

    Курочкин поставил на стол тяжелую хрустальную пепельницу, заваленную бычками, гостеприимно протянул следователю пачку «Беломора» и важно сказал:

    – Вину признавать не буду, не надейтесь, а если в тюрьму потащите, так будьте любезны предоставить адвоката, я с голым задом перед судьей и обвинителями стоять не желаю!

    – Обязуюсь предоставить адвоката, – устало вздохнул Кочкин, не сводя глаз с длинных цепких пальцев Курочкина.

    – Тогда расскажу, как было. У Матрены перед дверью квартиры лежал коврик, купленный на рынке за сто пятьдесят рублей два года назад… мы с ней раньше дружны были, ну понимаете, дело-то молодое, так вот, коврик этот пропал. А она, чертовка старая, меня подозревает. Наводит напраслину на честного человека! – картинно сцепив руки на груди, воскликнул Курочкин. – Не верьте ей, это она ревнует меня к Светлане Васильевне из табачного киоска!

    – Теперь переходим к третьекласснику Витьке, – сказал Максим Григорьевич, стараясь не только разговорить мастера, но и понять – придуривается он или нет? Пока что на увлеченного чтением человека Курочкин похож не был.

    Семен Федорович смутился.

    – Ну, украл я у него фломастер, украл. Так что ж он, маленький дуралей, его в карман куртки засунул? Едем в лифте, смотрю, из кармана зеленый колпачок торчит… не удержался я. Грех на мне великий. Скажите, а что мне за это будет?

    – Пять лет тюрьмы и конфискация имущества.

    – Да вы что! – Семен Федорович побледнел и заметался по кухне. – Я же только один фломастер… Неужели пять лет?!

    – А вы как думали? Ограбили среди бела дня несовершеннолетнего, это карается по всей строгости закона.

    – А нельзя ли мне как-нибудь искупить свою вину? – жалобно заглядывая в глаза Кочкину, спросил Курочкин.

    – Можно. Подарите ему набор фломастеров и альбом, – усмехнулся Максим Григорьевич и, подумав, добавил: – Еще ластик и линейку.

    – Обязательно, обязательно, – закуривая очередную «беломорину», ответил Курочкин. Успокоился, сел за стол и посмотрел на следователя влюбленными глазами. – Спасибо вам, спасибо! И грех с души сняли, и уму-разуму научили.

    Отказавшись от предложенного чая, Максим Григорьевич решил перейти к делу. Тянуть больше смысла не было: Курочкин не менял линию поведения и, казалось, абсолютно не был причастен к убийствам. Что ж, может быть, вопросы о работе в обувном магазине «Коллекционер» выбьют его из колеи.

    – Вы сейчас работаете? – поинтересовался Кочкин.

    – Нет, нахожусь в интеллектуально-политическом отпуске: читаю книги и планирую дальнейшую жизнь государства.

    – Вы любите читать?

    – О да! Это же просто праздник какой-то! Особенно мне нравятся психологические триллеры, к двадцатой странице приходит такой крепкий сон, что пушкой не разбудишь. Но читаю я, потому что интеллигент в третьем поколении, не могу ударить в грязь лицом перед будущими потомками. Вы только, пожалуйста, никому не говорите, что я у третьеклассника стащил фломастер, боюсь, внуки мне этого не простят.

    – Обещаю, – кивнул Кочкин. – Полгода тому назад вы работали в магазине «Коллекционер», почему уволились?

    – Ограниченные люди там работают, неинтересно мне среди них.

    Семен Федорович налил в стакан кипятка, опустил уже не раз использованный коричневый чайный пакетик в воду, потер о клетчатую байковую рубаху лимон и стал его нарезать толстыми кружками. Максим Григорьевич, глядя на это, почувствовал, как увеличивается слюноотделение и как зуб опять начинает предательски болеть. До чего же страшно идти к стоматологу, но, похоже, косточка из «Вишневого сада», точно пушечный снаряд, раздробила все до основания.

    – Как вы устроились в магазин? – спросил Кочкин, потирая щеку.

    – А вы почему интересуетесь, дело-то прошлое?

    – В магазине тоже пропал коврик, – скривился Максим Григорьевич, боль поползла вверх, рождая в душе раздражение.

    – В газете объявление прочитал: мол, открывается магазин и требуются продавцы, уборщицы, бухгалтеры и еще кто-то. Ну и мастер им был нужен. Я рубашечку чистую надел, побрился, одеколоном жизненно важные места смазал и пошел на встречу с ихнем директором. Бабенка, между прочим, ничего, в моем вкусе, но я к ней лыжи не вострил, зачем мне в доме жена-начальница? Чуть что, небось, по голове сковородкой бить начнет, да и за силу свою мужскую беспокоюсь, образованные женщины – они с такими запросами, что недолго и в себе засомневаться. Мне такие психические расстройства ни к чему, я себе цену знаю.

    – В чем заключалась ваша работа?

    Кочкин почувствовал, как боль отступает, он даже захотел попросить чаю, но, увидев, как Семен Федорович выжимает кружок лимона над стаканом, передернулся и передумал – длинные пальцы с узловатыми костяшками явно не встречались с водой и мылом несколько дней.

    – Брак исправлял, – ответил Курочкин, делая шумный, булькающий глоток. – Каблуки приклеивал, дырки для шнурков стряпал… Занятие не пыльное, теплое местечко.

    – Почему же тогда уволились?

    Семен Федорович состроил гримасу, поскреб ногтем нос и признался:

    – Да не сам я… До чего же на свете полно некультурных людей, безграмотность процветает! Чтение книг нынче считается постыдным делом – сущее безобразие. А я не из тех, кто отступает перед трудностями, я гонений на интеллигенцию не боюсь, если надо, один на амбразуры кидаться буду! Вот!

    – Подробнее, пожалуйста.

    – За чтение меня уволили. Вместо работы я, видите ли, книгами баловался. Лицемеры и хамы!

    – Почему лицемеры? – Максим Григорьевич понял, что Курочкина нужно постоянно направлять в нужное русло, иначе разговор затянется до утра, и не факт, что удастся получить ответы на свои вопросы.

    – Так я чего на книги-то отвлекался? Потому что не люблю, когда меня за дурака держат. Чинил я боты поначалу исправно, деньги-то нужны, да и другую работу лень искать, а потом гляжу, фигня какая-то вытанцовывается – утром застежку на туфле починю, а к обеду администраторша опять мне эту туфлю тащит. Я же вижу – та же самая и опять с поломкой! Сволочи! И так со всей обувью. У кроссовок полоски отклеились, я приделаю, вечером та же пара у меня на столе – кожа на мыске оторвана. Или замок у сапога отвалился – починю, а вечером у того же сапога заклепки нет…

    Кочкин задумался: получалось, что кто-то намеренно портил обувь. Зачем? Кому-то мстил конкретно или хотел подорвать работу всего магазина?

    – Я что, дурак одно и то же чинить? – возмущенно продолжал Семен Федорович, высыпая из шуршащего пакета на стол остатки раскрошившегося печенья. – Назло, назло мне это они устраивали! Им, небось, казалось, что мне заняться нечем, слишком много свободного времени! Ну, я и бойкотировал такое свинское отношение к своей персоне – читал книги и чинил только ту обувь, которая поступала со склада, а ту, что приносили из зала, откладывал в сторону. Вот вы человек умный, рассудите по справедливости: разве можно так поступать с интеллигентом, да еще с таким многомудрым, как я?

    – Нельзя, – буркнул в ответ Максим Григорьевич.

    С Курочкиным он не был согласен: не стала бы администрация магазина портить обувь только для того, чтобы насолить зазнавшемуся мастеру. Нет, скорее всего, в суматохе они и не понимали, что носят Семену Федоровичу одни и те же туфли и сапоги, не понимали, что некто целенаправленно старается подпортить репутацию «Коллекционера». Зачем, зачем? Пока на этот вопрос ответа не было. Придется еще раз навестить директора магазина.

    – Вот и я о том же, – чувствуя поддержку, выпятил грудь Курочкин. – Так что уволили меня незаслуженно. Может, мне на них в суд подать, как думаете?

    – Будьте выше этого, – посоветовал Максим Григорьевич и, спеша в магазин, поднялся со стула. – Про третьеклассника Витю не забудьте, пожалуйста, – напомнил он, выходя в коридор.

    – Конечно, конечно, не сомневайтесь, и ластик, и линейка – все будет в лучшем виде, – заверил Курочкин.

    Около магазина «Коллекционер» Максима Григорьевича постигло разочарование – на дверях висела табличка с удручающей надписью «Закрыт по техническим причинам». Потоптавшись у витрин, Кочкин постучал по стеклу, но никакой реакции изнутри не последовало.

    – Придется завтра опять приезжать, – сказал он себе и направился к «восьмерке». Взгляд упал на вывеску «Ваш стоматолог», украшавшую один из подъездов коричневого кирпичного дома. По спине пробежал холодок, а челюсть заныла – решиться так сразу на поход к врачу Максим Григорьевич не мог. Дав зубу еще один шанс вылечиться самостоятельно, он сел в машину.