Сволочь ненаглядная - Донцова Дарья

Рая положила меня на печке. Скоро в избе установилась сонная тишина. В большой комнате мирно похрапывала хозяйка, так спит человек с чистой совестью, в боковушке сопела с обнимку с котенком Ленка. Только ко мне не хотел прилетать на легких крыльях Морфей. Печка испускала приятное, ровное тепло, но подушка, очевидно, набитая сеном, нестерпимо кололась. К тому же заботливая хозяйка укрыла меня огромным нагольным тулупом, когда-то белым, а сейчас коричневым от грязи. Овчина издавала крепкий аромат коровьего стойла, и я почувствовала, что начинаю задыхаться. В маленькое незанавешенное окошко светила огромная желтая луна, похожая на гигантскую головку сыра. Я попробовала открыть форточку, но увидела, что рамы глухие, без шпингалетов. Очевидно, весной одну из них просто вынимают и убирают в сарай, а зимой не открывают окон, берегут тепло.

От нестерпимой духоты заболела голова. Я никогда не сплю с закрытой форточкой, и Сережка говорит, что у меня в спальне может комфортно существовать белый медведь. Аккуратно сняв с вешалки верхнюю одежду, я осторожно вышла во двор. Подышу немного свежим воздухом.

Тишина в Кукуево стояла замечательная, в Москве никогда не бывает так тихо, обязательно проедет машина или пройдут люди. Здесь же полное ощущение, что находишься одна в целом свете. Ноги сами понесли меня по улочке, вниз к оврагу. Нет, как хорошо! Воздух свежий, морозный, какой-то вкусный, под ногами не мутная каша, а белый, нетронутый снег…

Побродив минут пять по извилистой улочке, я наткнулась на довольно большие ворота с железным почтовым ящиком. «Скотинина» – вывела белой краской чья-то не очень уверенная рука на его крышке. Значит, передо мной дом Скотининых, так сказать, родовое гнездо Лео Ско. Не в силах сдержать любопытства, я толкнула калитку. Она неожиданно бесшумно повернулась на ржавых петлях, и я вступила в большой, невероятно захламленный двор. Чего тут только не было – дырявые ведра, бочки, банки, бутылки и даже гусеница от трактора. У крыльца – три сгнившие ступеньки.

Внутри изба оказалась больше Раисиной. Огромная комната, из которой несколько дверей вели в другие помещения. В ней стоял холод. Мебели тут и впрямь было маловато – колченогий стол, ветхий диван да допотопный буфет размером с хороший танк. На полу валялась продранная, самовязанная из тряпок дорожка. В углу пылился абсолютно ненужный древний «Таурас», самый дешевый из семьи советских телевизоров.

Я заглянула в другую комнату – ничего нет, даже мебели, в следующей стояли железная кровать с панцирной сеткой и гардероб, смахивающий на гроб с зеркалом. Я раскрыла нещадно скрипевшие дверцы и обнаружила несколько кофт, «плюшевую» жилетку и невероятную юбку темно-синего цвета в красных розах. Очевидно, Горка не захотел выбрасывать праздничную одежду матери, а может, ему просто было все равно. Из правого угла смотрел строгими глазами Николай-угодник. Лик святого почернел, икона явно нуждалась в реставрации. Пол перед ней был сильнее потерт, чем во всей спальне. Очевидно, Анна Скотинина провела много часов на коленях, вымаливая у господа прощение.

Из-за иконы выглядывал белый уголок, я сунула руку за божницу и вытащила письмо. «Кукуево, Калужской области, почтовое отделение Алехино, улица Октябрьская, дом 8, Скотининой Анне Михайловне». Значит, до поселка все же изредка добирается почтальон.

Я открыла конверт и подошла к окну.

Полная луна великолепно освещала комнатку, и глаза побежали по строчкам.

«Многоуважаемая Анна Михайловна! Беспокою вас в четвертый раз, но так ни разу и не дождался ответа. Христом богом прошу, коли Наталья Андреевна объявится, сообщите мне по адресу: Калуга, улица Гоголя, дом 7. Прошу прощения за мою назойливость, но дети очень переживают, особенно Егорушка, он у нас еще маленький. С уважением Петр Степанович Кавалеров».

Я сунула письмо в карман, и, с наслаждением вдыхая по-настоящему свежий воздух, медленно пошла к избе Раисы.

На следующее утро, в девять утра, я стояла на центральной площади Калуги. Улица Гоголя была на окраине города, и пришлось воспользоваться автобусом. Дом семь смотрел на мир щеголеватыми белыми рамами и свежепокрашенными стенами, тут только что сделали ремонт. Я обрадовалась. На письме стоял штемпель – 1994 год, а за пять лет много чего могло произойти и с домом, и с его обитателями.

За дверью квартиры раздался лай, и выглянула девушка примерно лет семнадцати, в красном байковом халате. На голове ее топорщились старомодные железные бигуди с резинками.

– Здрассьте, – промолвила девица, отпихивая ногой от двери юркую черную собачку с лисьей мордочкой. – Вы из поликлиники?

– Не совсем, я ищу Петра Степановича Кавалерова.

Девушка вздохнула и пробормотала:

– Папа умер, а вы кто будете?

Я слегка растерялась.

– Петр Степанович разыскивал Наталью Андреевну…

– Ну и что? – зло поинтересовалась девчонка.

– Могу сообщить ее адрес.

– Не нуждаюсь в координатах этой особы, – отрезала девушка и с треском захлопнула перед моим носом дверь.

Решив не сдаваться, я вновь нажала на звонок. Но внутри квартиры стояла тишина. Потом из-за двери глухо донеслось:

– Убирайтесь, пока я милицию не позвала.

Я крикнула:

– Позовите Егора!

– Убирайся, – послышался ответ.

Я прислонилась к подоконнику и вытащила сигареты. Тут же распахнулась дверь другой квартиры, очевидно, соседка наблюдала за мной в «глазок».

– Здесь нельзя курить, – заявила тетка лет пятидесяти, тоже в железных бигуди.

Мода, что ли, в Калуге такая?

– Ничего плохого я не делаю, – попробовала я оправдаться.

– Все так говорят, – не успокаивалась бдительная дама, – а потом дома взрываются. Ступайте на улицу, что вам вообще надо?

– Я к Петру Степановичу приехала…

– Ха, да он уж лет пять как покойник.

– Мне девушка объяснила, такая грубиянка.

– Вы на нее сердца не держите, – неожиданно подобрела железноголовая тетка. – Анжелике досталось от жизни по первое число.

– Даже не разрешила мне Егора подождать, – пожаловалась я.

Соседка вытаращила глаза:

– Да откуда вы взялись?

– А что такого? Из Москвы.

– Кто же вас прислал?

Я секунду поколебалась и сообщила:

– Наталья Андреевна.

Раздалось звяканье, баба от неожиданности уронила на пол связку ключей.

– Наташка, стерва, – пробормотала она, нагибаясь, – позднехонько спохватилась. Все поумирали, а уж как Петя убивался, бедняга.

– Ничего не понимаю, – сказала я.

– Вы Наташке кем приходитесь?

– Никем, – поспешила откреститься я, – работаю в детективном агентстве, начальство послало сведения о ней собрать.

– Она натворила чего? – радостно осведомилась баба.

Я принялась выкручиваться:

– Нет, но нас иногда нанимают газеты для сбора информации.

– А ну, иди сюда, – велела тетка и втянула меня в тесную, пропахшую щами прихожую. – Газеты – это хорошо, прямо-таки здорово. Про нее писать собрались?

– Вроде, – пожала я плечами, – если я что интересное раздобуду.

– Двигай в кухню, – оживилась баба, – такого порасскажу, волосы зашевелятся.

– Спасибо, – с чувством произнесла я. – А потом можно я подожду у вас, когда Егор придет?

Тетка притормозила и сообщила:

– Он не придет.

– Уехал?

– Не совсем.

– А что?

– Убили его.

– Давно?

– Лет пять назад.

– Кто?

Баба села на табуретку и заявила:

– Говорила же, такое расскажу, волосья по всему телу вздыбятся! Егорушку Петька укокошил, а потом себя порешил! Вот ужас-то где! Пятилетнего ребенка жизни лишил, а все из-за нее, из-за Наташки, падлы.

В Москву я возвращалась с гудящей головой. Если отбросить в сторону бесконечные ругательства, изрыгаемые обозленной соседкой Зоей, ситуация выглядела так.

Петр Степанович Кавалеров и его жена Наталья Андреевна тихо и мирно жили в Калуге. Петр служил бухгалтером на заводе. Наташа преподавала музыку в школе. Вели они правильный образ жизни, шумных гулянок не устраивали, проводили время в основном у телевизора. Петр – молчаливый, аккуратный мужик, все время копошился по хозяйству. Вечно стучал молотком и бегал с банками мебельного лака. Он же ходил за продуктами, пылесосил квартиру и развешивал во дворе простыни. Наташка берегла руки, она отлично зарабатывала, давая частные уроки музыки, великолепно одевалась, пользовалась косметикой, и никто во дворе не видел ее с растрепанной головой.

Зою с соседкой связывало некое подобие дружбы. Иногда Наталья вечерком забегала к той «по-простому», без приглашения попить чайку. Выпив чашечку-другую чая, Наташенька начинала жаловаться:

– Эх, Зоинька, тошно мне до жути. Разве это жизнь? Муж – долдон, урод, полено неэмоциональное. Ученики – тупицы невиданные… Ну разве я для подобной жизни предназначена…