Лети, звезда, на небеса! - Ольховская Анна

Бежать было некуда. Я упала на пол, свернулась в клубок, защищая живот, и зажмурилась.

Рычанье приблизилось вплотную. Шею обдало смрадным горячим дыханием. Тварь толкнула меня лапой, разворачивая животом кверху. Я не поддавалась, сопротивляясь из последних сил. Рычанье стало громче, сильные лапы ломали мне руки, зубы вцепились в плечо. Возможно, монстр метил в сонную артерию, но я так сильно вжала голову в плечи, что одно из них и попало в зубы чудовища.

Боль нарастала, становясь невыносимой. Дочь билась внутри, словно мой ужас передался и ей. Я держусь, слышишь! Не бойся! Я не отдам тебя чудовищу, я смогу!

Но боль прогоняла сознание прочь, лишая меня возможности сопротивляться. Вот уже тварь перевернула меня на спину, вот она приподнялась на задние лапы, чтобы удобнее было вгрызться в мой живот…

И в этот момент раздался еще чей-то рык.

Причем гораздо мощнее. И страшнее.

Тварь повернула башку в направлении звука. Я почти бессознательно посмотрела туда же. Сознание балансировало на грани, все больше склоняясь в сторону небытия.

А от увиденного этот крен стал еще сильнее…

Потому что там, где должна была быть верхняя ступенька лестницы, светилась пара глаз. И яростный, клокочущий рык доносился именно оттуда.

Еще один монстр? Да сколько же их здесь?!!

Чудище рядом со мной глухо заворчало, словно предупреждая новичка: «Не тронь, это моя добыча!» Затем снова повернулось ко мне.

И в следующее мгновение на него обрушилось гигантское нечто. Или некто? В слабом свете керосиновой лампы рассмотреть нападавшего мне не удалось. Да и не хотелось. Какая разница, кто меня сожрет?

Два тела сплелись в хрипящий клубок. Впрочем, «мой» монстр явно проигрывал вновь прибывшему. Рычанье перешло в жуткий, рвущий слух вой, завершившийся хлюпающим хрипом. Потом все стихло.

Лампа равнодушно освещала происходящее. Правда, видимое пространство было довольно ограниченным, и в этом ограниченном пространстве сейчас судорожно дергались ноги Мирчо. Вскоре конвульсии затихли. Победитель, который все еще скрывался в темноте, глухо рыкнул, затем направился в мою сторону.

Светящиеся глаза приближались. Встретить смерть открытым бесстрашным взором не было сил. Всхлипывая от раздирающей плечо боли, я смогла лишь снова свернуться в клубок. И закрыть глаза.

Дыша тяжело и часто, победитель приблизился. И застыл рядом, словно чего-то ждал.

Время тоже застыло. Ничего не происходило. А потом…

Потом раздалось обиженное поскуливание, и мне в шею ткнулся влажный нос.

Май?!!

Но… Этого не может быть! Глаза открываться отказывались, они вместе со мной боялись. Боялись ошибиться.

Поскуливание стало громче, и вот уже мое раненое плечо кто-то осторожно начал промывать большой теплой тряпкой.

И такой же тряпкой, вернее, медузой на полу растеклась я. И плакала. Плакала так, как никогда в жизни. Сил хватало только на это. Даже вытереть мокрое, соленое от слез лицо я была не в состоянии.

Зато с этой задачей прекрасно справлялся ирландский волкодав, гигантское мохнатое чудовище, рожденное рвать зверей на куски, самый лучший в мире пес. Поскуливая от счастья, Май намывал своим большущим языком мое лицо, затем возвращался к раненому плечу, и снова – нос, щеки, лоб.

И зализал меня до обморока. Вернее, туда, в обморок, меня отправили полностью исчерпанные внутренние ресурсы. Уже совсем рядом притаилось безумие, оно сверкало рубиновыми глазками и готовилось вырваться на волю.

Обломилось ему, потому что мои внутренние ресурсы повергли меня в обморок, в который уже раз за последнее время. Так и тургеневской барышней стать можно. Анемичной и восторженной. Правда, с восторгами у меня нынче весьма напряженно. С гемоглобином, боюсь, тоже…

Реальность, похоже, топталась у входа в мое сознание уже довольно давно. Во всяком случае, странные покашливающие звуки щекотали слух перышком минут пять. Или шесть? Да не знаю я, сколько минут, у меня там, в обмороке, часов нет.

Пусть будет восемь с половиной минут. В общем, щекотка привела меня в чувство. И я вдруг ощутила себя, причем целиком. Как ни странно, все было на месте. И лежало это все, завернувшись в теплую мохнатую шубу. Правда, завернулась я в шубу довольно затейливо – с одной стороны. В мех была одета передняя половина моего тела, а вот спина подмерзала. И почему у шубы такие тяжелые рукава? Почему эти рукава устроились на моих плечах – вот.

Ох, придется в очередной раз открывать глаза. И вряд ли я увижу рассвет над океаном или горный пейзаж. Меня ждут все те же колбасы, окорока, банки и… И то, что осталось от милейшего толстяка Мирчо.

А еще прямо перед собой я увидела преданную собачью морду. Оказалось, что это Май лег возле меня, обнял лапами и грел все то время, пока я валялась в отключке.

– Собачище, – я ласково потрепала уши волкодава, – спасибо тебе! Я не спрашиваю, как ты здесь оказался, все равно ведь не ответишь. Главное – ты меня нашел. Нас. Ты – мой пес, отныне и навсегда.

Меня довольно бесцеремонно прервали, в очередной раз отполировав языком физиономию. Я обняла мощную шею пса и уткнулась носом в густую шерсть. И плевать мне было на то, что эту псину никогда в его жизни не купали. Что пахнет Май отнюдь не шампунем, а шерсть его свалялась от грязи. Он – мой друг. Теперь все у нас будет хорошо.

Только вот что это так гремит и блямкает, когда я чешу пса за ушами? А цепь гремит, та самая цепь, которой ты, голубушка, к стене прикована. И ключ от замка есть только у трупа. Причем не факт, что в одном из его карманов, возможно, он висит на крючке у двери.

А еще вдруг обнаружилось, что я очень хочу есть. И моя малышка – тоже, о чем она сообщила весьма энергично. Теперь-то можно, теперь мы не мясо.

На бочке, рядом с медитировавшей керосиновой лампой смущенно жались друг к другу кувшин с кастрюлей. Видимо, тот самый ужин, принесенный психом. Тогда я на это не обратила внимания, слегка занята была. А теперь внимание, нетерпеливо подпрыгивая, тащило меня к бочке. Надеюсь, длины цепи хватит.

Хватило. Пришлось распластаться морской звездой, но дотянуться до кастрюли удалось. Там опять оказалось непонятное рагу, в рецептуру которого, судя по виду, входили и крупа, и мясо, и овощи. Выглядело месиво безобразно, однако пахло аппетитно.

Вот только мясо… Учитывая специфический вкус Мирчо, происхождение мяса меня волновало, и даже очень. Я отыскала ложку, которой удалось избежать братания с вонючим ведром, и осторожно поковыряла кулинарный изыск до жути гостеприимного хозяина. Уф-ф-ф, это курятина! Значит, есть можно.

Май согласно облизнулся, причмокнув. Он давно уже прирос взглядом к кастрюле, словно пытался телепортировать ее поближе. М-да, вот теперь я пожалела о своем недавнем буйстве и печальной судьбе миски. Придется есть прямо из кастрюли под пристальным взглядом голодного пса. Вы пробовали? Ой, не надо свистеть – пробовали они! Ваш перекормленный Бобс, капая слюной, выпрашивал у вас со стола пятнадцатый кусочек ветчины, в то время как вы вкушали бланманже и баловались сырным фондю?

А у нас одна, причем совсем небольшая (если учитывать габариты собачки) кастрюля бурды на двоих. Вернее, на троих. Есть еще мясные запасы Мирчо, но они недосягаемы.

Пришлось черпать месиво полными ложками и глотать, почти не разжевывая. Причем каждое движение ложки от кастрюли ко мне сопровождалось унылым взглядом пса.

Все, больше не могу! Да нет, не есть, есть я как раз могу. Мучить животину больше не могу. Пять ложек – вполне достаточно. У меня ведь молоко еще есть. Причем коровье, что позволило мне ощутить себя участницей пиршества гурманов. Потому что, да простят меня любители нижеперечисленных напитков, но меня выворачивает наизнанку даже от козьего молока, про кобылье и овечье я вообще молчу.

Я поставила почти полную кастрюлю перед Маем и занялась молоком. Свежее, еще вчера парное, оно пахло детством и каникулами у станичной кубанской бабушки.

Мне казалось, что я выпила весь кувшин, но когда оставила посудину в покое, оказалось, что осилила едва ли треть тары. Но ощущала себя в точности, как крохотная кошечка с редким именем Катька, которую я принесла когда-то домой в месячном возрасте. Нет, мне на тот момент исполнилось тринадцать лет, а вот кошечке – едва месяц. Ее оторвали от маминой титьки в прямом смысле слова, решительно и бесцеремонно. И выкармливала я Катьку из бутылочки с соской. Причем размер бутылочки был сравним с котенком, пусть даже наливали туда половину объема. Выпив эту половину, Катька становилась похожа на пушистый шарик. Она брела после еды медленно-медленно, лапки подгибались, кошечка периодически останавливалась, делала «ик!», и на полу оставалась капелька молока.

Вот и я так же. Думаю, если бы мне удалось сейчас встать и пойти, то лапки мои тоже подгибались бы, было бы и «ик!», и все остальное.

Перед Маем стояла вылизанная до зеркального блеска кастрюля, а на морде зверя было написано глубочайшее изумление: «И это все?!»