Золушка в шоколаде - Донцова Дарья

– Что, она даже на близких не отреагирует?

– Не знаю, только вопрос задан зря, – вздохнула я. – Ее мать, Ию Вадимовну, убили, а я лишь сейчас начала понимать происходящее. Алла, подруга Зои…

– Алла Ивлева? – уточнил Костин. – Будущий ветеринар, подрабатывающая в частном похоронном бюро агентом?

– Она самая, – еще сильней изумилась я и попыталась ввести Вовку в курс дела. – Она мерзавка! Крала у людей драгоценности после смерти! За пять минут мне не рассказать всего…

– И не надо, – перебил меня Костин, – Ивлева у нас.

– Не поняла, – отшатнулась я.

– Ивлева у нас, – повторил Вовка. – А ты влезла в стремную историю и помешала осуществлению важной операции. Это с одной стороны. С другой – Карельский дурак! Попил чайку…

– Карельский? Он кто?

– Наш сотрудник.

– Ничего не понимаю!

Костин ухмыльнулся.

– Ты чем в последнее время занималась?

– Делом, – ответила я, – искала убийцу Зои Крон. С Ией Вадимовной мы встретились, правда, случайно, когда тебе стало плохо, в поликлинике, куда я…

– Приволокла меня по дури, – перебил Вовка.

– По дури? – возмутилась я. – Ох и ничего себе! Кому стало плохо? Кого выворачивало в туалете наизнанку? Кто жаловался на желудок?

– Ерунда, – беспечно махнул рукой Вовка, – временное недомогание. Если из-за всякой ерунды к докторам бегать, жизни не хватит.

– Но тогда я и предположить не могла, что ты просто объелся бутербродами с браконьерской черной икрой, – возмутилась я.

– А я и предположить не мог, что мы с тобой занимаемся одним делом, – парировал Вовка. – Давай совместим факты и выложим друг другу нарытое. В конце концов, я обещал помогать тебе.

Сейчас, когда прошло довольно много времени после вышеупомянутых событий, я, анализируя произошедшее, не устаю удивляться собственной глупости. Ведь разговаривала с человеком, который мог рассказать много интересного, более того, женщина пару раз допустила оплошности при нашей беседе! Алевтина Петровна, живописуя биографию Олимпиады, жены доктора Ивана Васильевича, бабушки Василия и Мити, повторила высказывания местной сплетницы Светланы Коростылевой, что-то типа: «Господь знает, за что Липа страдает», «Доктора в «жути» страшные вещи творят» и так далее. Нет бы мне уцепиться за ее слова, пойти к Коростылевой и потрясти тетку… Но я пропустила все намеки мимо ушей и потеряла время. А еще та же Алевтина Петровна сказала:

– Из окон моей квартиры великолепно виден двор клиники, после смерти мужа я тоскую и часто по ночам смотрю в окно.

Почему я не ухватилась хотя бы за эту фразу? И ведь имела шанс самостоятельно убедиться в правдивости рассказа терапевта-пенсионерки! В тот день, когда мы с Алевтиной Петровной вели неспешную беседу, одному из больных стало плохо, он закричал, и я расчудесно наблюдала за суматохой. Нет бы сообразить, что постоянно маячащая у подоконника Алевтина Петровна могла стать свидетельницей неких событий. Но ничего не щелкнуло в мозгу у глупой Лампы. Ладно, лучше изложу события последовательно, попробую смотать для вас нити в клубочки и связать многоцветный, невероятный узор. Только начать придется издалека.

Доктор Иван Васильевич и его жена Олимпиада Михайловна были настоящими медиками, для них не существовало личной жизни. Все интересы Ивана Васильевича находились в клинике, которую он сумел превратить в научный центр. В чем отличие обычной лечебницы от заведения, где занимаются исследованиями? Ну, во-первых, в финансировании – второе учреждение получает больше денег, и жизнь больных в нем намного комфортнее. Еще научный центр, как правило, не испытывает недостатка в кадрах, многие люди хотят защитить кандидатскую и предпочитают такие места, где можно собрать материал для диссертации. Иван же Васильевич был не только великолепный психиатр, но еще и замечательный педагог, воспитавший толпу учеников.

Человеческий мозг, несмотря на старательное его изучение, во многом остается загадкой, ответов на многие вопросы у специалистов пока нет. Отчего у здоровых людей появляется больной ребенок? Может, дело в генетике? Большинство россиян не знает своего генеалогического древа, хорошо, если назовут по именам бабушку или дедушку, а о более далеких родственниках не слыхивали.

Ивану Васильевичу хотелось проследить развитие болезней психики, поэтому он сумел сделать невозможную для советского здравоохранения вещь – объединил под одной крышей дом для больных детей и клинику для взрослых. Эти два учреждения были рядом, но до появления в Михайлове Ивана Васильевича принадлежали разным ведомствам.

Главврач-энтузиаст был атеистом и материалистом. Всякие рассуждения, типа «их наказали за прегрешения в прошлой жизни» или «на все Божья воля», Иван Васильевич в расчет не принимал. Он считал, что дело в химии – грубо говоря, мозг умалишенных недополучает каких-то веществ, отсюда и сбой.

Всю свою жизнь Иван Васильевич искал лекарство от шизофрении, но так и не нашел его. Экспериментировал доктор много, его больные глотали ударные дозы витаминов, принимали всякие препараты, основная масса которых не была официально зарегистрирована. В Советской стране настороженно относились к гомеопатии и народной медицине, а Иван Васильевич не чурался их, охотно использовал травы, пиявок и прочее. Олимпиада Михайловна старательно помогала мужу.

Знали ли родственники душевнобольных о проводимом, мягко говоря, экспериментальном лечении? Это самый пикантный вопрос. Изучая ситуацию, Костин пришел к не украшающим главврача выводам: по большей части близким не сообщали ничего. А в приюте, где в основном оказывались брошенные дети, которых родители попросту сбагрили государству, и спрашивать было не у кого. Мучила Ивана Васильевича совесть, или он спокойно говорил себе: «Я занят благородным делом, ошибки на пути неизбежны», – мы теперь не узнаем никогда.

Доподлинно известно одно: за пару лет до смерти исследователю показалось, что он нашел панацею. Несколько практически безнадежных больных после курса инъекций разработанных им препаратов не то чтобы выздоровели окончательно, но обрели адекватность и отправились домой. Одна беда – у замечательного лекарства имелось сильное побочное действие. Человек, получивший первый укол, начинал испытывать недомогание, схожее с начинающейся простудой: ломило тело, появлялись насморк, кашель, подскакивала температура. Если инъекции продолжались, больной терял сознание и впадал в кому. Даже Иван Васильевич, знавший об эффекте комы, каждый раз пугался, увидав бездыханное, ничего не ощущающее тело, чего уж тут говорить об обычном враче, даже и не предполагающем о существовании такого лекарства.

Дальше и вовсе творились чудеса. Спустя пять, шесть, семь дней, в зависимости от своего физического состояния, больной приходил в себя… и становился почти разумным человеком. Но подобное случалось с одним из десяти. Что происходило с остальными? Они тоже возвращались из небытия, но им делалось намного хуже, чем до начала лечения. Люди превращались в роботов, легко управляемых, выполняющих любые приказы, вплоть до абсурдных. Чувство самосохранения у них начисто отсутствовало. Иван Васильевич мог предложить человеку прыгнуть с башни без парашюта, броситься под поезд или голым пройти по городку, приказ был бы выполнен немедленно. И вот что интересно: у человека сохранялись его прежние навыки. Грубо говоря, если некий мужчина до начала курса инъекций умел ходить по проволоке, то, приняв лечение, он начинал по ней стремительно бегать.

Иван Васильевич понял, что стоит в шаге от великого открытия. Неизвестно, знал ли психиатр о зомби – бедных африканцах, которых колдуны превращают в покорных рабов жестоким образом: сначала жертву опаивают снадобьями, затем устраивают похороны, зарывают гроб с беднягой в землю. Последняя процедура преследует сразу две цели. Во-первых, и соседи, и родственники пребывают в глубочайшей уверенности, что близкий им человек умер, а во-вторых, под землей с личностью происходит нечто совсем уж странное, из гроба колдуны вытаскивают абсолютно покорное, аморфное существо, готовое на все. Зомби способен не есть сутки, он не испытывает ни голода, ни жажды, ни усталости, ни злости, словом, никаких чувств. А еще лишенный души человек – замечательная рабочая сила, исполнительная, мгновенно подчиняющаяся хозяину. Вот у Ивана Васильевича и получались девять таких зомби и один почти нормальный человек.

Врач пораскинул мозгами и решил добавить в лекарство еще одну составляющую. Обновленное средство сначала попробовали в приюте. Олимпиада Михайловна сделала уколы десяти ребятам и ушла спать, дети тоже спокойно задремали. Вот только утром никто из них не проснулся. Инъекции убили маленьких пациентов.

Дело ухитрились замять, кончину воспитанников объяснили трагической случайностью. Якобы садовник, травивший грызунов, забыл на скамейке банку с отравой, а больные детки, оставшиеся временно на прогулке без присмотра, заинтересовались яркой банкой, открыли ее и наелись ядовитых «конфет». Версия была шита белыми нитками, но скандала не хотел никто: ни Иван Васильевич, ни московское начальство. Шум могли поднять родители детей, однако у погибших сирот защитников не имелось. Но тем не менее совсем избежать неприятностей не удалось. Из столицы прибыла комиссия, по двухэтажному дому, в котором жили сотрудники научного центра, стали бродить разнообразные слухи. Правду о произошедшем знал узкий круг людей: естественно, сами Иван Васильевич и Олимпиада Михайловна, кроме них непосредственными участниками событий были любимая аспирантка профессора Жанна Калиоповна и еще пара медиков. Эта группа людей крепко держала язык за зубами, сплетни ползли от тех, кто никогда не имел дела с «волшебными» уколами. И, как водится, народ нес чушь. Одни уверяли, будто Иван Васильевич специально отравил детей, чтобы получить больше места для научного центра.