Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок - Тихомиров Валерий

В этот же день закончилась последняя банка тушенки, которой, впрочем, Степану Степановичу не давали. «Корове» в день полагался кусок сухаря, кружка кипятка и басня о скором завершений похода. Он тупо переставлял ноги, а в ушах гудел нудный напев Моченого. Здоровенный пахан постоянно мурлыкал, без намека на слух и голос: «По тундре, по широкой дороге…»

От его жуткого воя Степану Степановичу было неуютно на бескрайних просторах Индигирской низменности.

Перед ночным привалом восьмого дня Моченый вынул из потайного кармана расписание. Пока все шло по графику. Он чуял близость жилья, а значит, еды и женщин. Ему было безразлично, будут ли это якуты или чукчи с эвенками. Как голодный волк, Моченый мог загрызть любого. Для этого нужно было продержаться еще немного.

Плотоядный взгляд пахана скользнул по наивному Потрошилову. «Корова» привалилась к тощему рюкзаку и жалобно мычала. Моченый сглотнул слюну, с вожделением переворачивая график побега. На обратной стороне было меню. Плотоядно зарычав, он облизнулся и тихо прочитал:

— Девятый день — уши и пальцы…

— Простите, что вы сказали? — Степан Степанович нашел в себе силы вежливо улыбнуться. Без интеллектуального общения затянувшееся похмелье протекало трудно.

«И язык!» — кровожадно подумал Моченый. Умствования Потрошилова вызывали в нем желание сожрать назойливого фраера сразу и целиком. Но хавать вне расписания было не по понятиям. Спать легли на голодный желудок.

Степан Степанович проснулся оттого, что кто-то ущипнул его за самое усидчивое место в организме. Уроки зоны Потрошилов усвоил глубоко, до подсознания. Мгновенно прервав мучительный сон про портвейн и комсомольскую инструкторшу, он беспокойно дернулся и хлопнул себя по нижнему краю ватника. Но руки Гниды там уже не было. «Померещилось», — подумал Стенай Степанович, окончательно просыпаясь.

«Пухленький», — сонно констатировал про себя Гнида, засыпая в предвкушении завтрака.

Потрошилов осторожно вытянул затекшую ногу. Конечность почти потеряла чувствительность, поэтому он ненароком выдавил из норы наружу тощий рюкзак Моченого, закрывавший выход. От дыры потянуло морозом. Поскольку в туалет хотелось все равно, Степан Степанович с вялой покорностью подумал: «Знамение» — и пополз в метель.

Натруженные денатуратом почки работали как насосы. Переполненный мочевой пузырь мешал дышать полной грудью. От резкого нарушения в диете кишечник тоже не давал покоя. Но, несмотря на трудности, эвакуация из берлоги произошла практически бесшумно.

Тундра встрепенулась, принимая в себя интеллигента в шестом поколении и удивленно взвыла ветром. После Тунгусского метеорита явление Потрошилова стало для нее второй по величине аномалией. Окончательно потрясая девственную природу, Степан Степанович расстегнул ширинку. Злобный вой метели на секунду стих, будто поперхнувшись. Потом ветер истерично завизжал от изумления, завистливо унося прочь невинные снежинки. Потрошилов прикрылся рукой и застенчиво поднял голову, осматриваясь.

Вокруг сугроба с берлогой слегка колыхалось белое море тундры. Бесчисленные волны девственных снежных наметов катились, как в ковше с молочным ликером. Он смущенно закряхтел. Гадить в дикой стерильности природы было кощунством. Даже где-то не по-советски.

Степан Степанович зябко потянул ватник вниз, чтобы не застегиваться, и покрутил головой в поисках укромного места. Справлять нужду рядом со спящими товарищами тоже было неудобно. Пришлось натягивать стоящие рядом с берлогой снегоходы и плестись вдаль. Метель пришла в себя и начала швырять за шиворот и в ширинку горсти снега. Спросонья и от холода мысли Потрошилова едва ворочались ленивыми вертухаями. Привыкнув за неделю к монотонной ходьбе, он быстро вернулся в ритм. Если бы не болтающийся где-то в районе колена мочевой пузырь, поиски укромного места в тундре шли бы до самого моря,

Наконец, с присущей ему мощью сделав разбудившие его дела, Степан Степанович развернулся. Родного сугроба рядом почему-то не обнаружилось. Снег повалил еще гуще, заметая следы. Потрошилов помчался наугад, падая на каждом третьем шаге. И окончательно заблудился в чистом поле. Впав в панику, он заметался туда-сюда, путая собственные следы. Цепочки переплелись, и берлога совсем потерялась. Бедолага прыгал от одного холмика к другому, постоянно протирая спадающие очки, а в душе его плескалась густая тоска. Дружная компания и уютная берлога потерялись в снегах. Он забрался на ближайшую кучу повыше и закричал тонким срывающимся голосом: