Лети, звезда, на небеса! - Ольховская Анна

Поэтому мы и остановились на готовом варианте. Остановились, недолго потоптались и выбрали. И вовсе не по Рублево-Успенскому шоссе. В тихом, спокойном месте в дальнем Подмосковье, где еще не ступала нога богатеньких и знаменитеньких. Поскольку оформлением сделки занималась я, никто в местной администрации даже не догадывался, кто на самом деле купил недвижимость в их поселке. Местные жители – тоже, поскольку маскироваться Лешка умеет.

Дом мы выбрали очень славный, бывшую дачу какого-то академика. Я всегда мечтала иметь такой. Просторный участок, заросший корабельными соснами, был обнесен высоким кирпичным забором. Забор полностью увит декоративным виноградом, и поэтому, несмотря на солидную высоту, не выглядит крепостной стеной, но в то же время надежно скрывает нас от посторонних взглядов. Здание просторное, двухэтажное, вкусно пахнущее деревом. Большая застекленная веранда, все удобства, вплоть до стационарной телефонной линии. Что еще надо для счастья? Отсутствие дурацкой рекламы по телевизору. Тут и так с талией проблемы, а они радостно сообщают, что при ходьбе мой животик увеличивается до восьми сантиметров. ЕЩЕ на восемь?!! Да он и так уже…

Разозлившись, я щелкнула пультом, экран телевизора обиженно потемнел.

Пойду лучше на свежий воздух, на диване-качалке поваляюсь. Правда, вставать с него элегантно у меня не получается, я из него элегантно вываливаюсь. Ничего, Лешка поможет, он должен скоро приехать.

Мы уже неделю наслаждались тишиной и покоем. Первые пару дней я не могла напиться сосновым вкусным воздухом. Кружилась голова, и все время хотелось спать. Что мы с Лешкой и делали. А потом наладили поставки свежих продуктов, договорившись с соседями. И теперь у нас всегда есть парное молоко, обалденно вкусный домашний творог, янтарно-желтые яйца, молодая картошка, горы зелени, огурчики, помидорчики – м-м-м! Вкуснятина!

Всего неделя – и наши лица посвежели, глаза заблестели, в Москву не хотелось.

Но сегодня утром кто-то все же Лешку выдернул. Кто – не знаю, звонили утром, я еще спала. Помню, что муж обещал вернуться часам к двум.

Вот и подожду его, вместе пообедаем. Готовим мы с Лешкой по очереди, причем делаем это с удовольствием. Раз в году такой казус случается.

Я спустилась по ступенькам и направилась к зарослям орешника, за которыми и был установлен наш диван-качели под веселеньким желтым навесом.

Я уже почти дошла, когда почувствовала мягкий упругий толчок. Ой! Замерла, приложив руку к животу. Вот еще раз. Лапа моя, солнышко родное!

Вообще-то мы с дочей постоянно на связи, я совершенно точно знаю, что у нас – девочка. Я даже знаю, как она выглядит. И она будет очень счастливой, потому что похожа на папу.

Но до сегодняшнего дня связь наша была ментальной. Теперь… теперь моя кроха толкается!

Быстрее бы Лешка приехал, так хочется поделиться с ним счастьем!

Я прилегла на диван. Покачалась. Села. Покачалась. Минуты тянулись, словно караван заморенных верблюдов.

Ну где же он!

Это же надо – я заснула! И пропустила момент возвращения мужа. Поскольку все сценарии встречи, придуманные раньше, задрыхли вместе со мной, придется импровизировать. Вот только…

Я и проснулась-то от какого-то странного ощущения. Странного для середины августа. Я очнулась от холода. Словно лежала на ледяном сквозняке, а не на нагретом солнцем уютном диванчике.

Я зябко повела плечами. Глаза открываться не желали, озноб, топоча холодными лапками, сновал по телу, гоняя туда-сюда табуны мурашек.

Да что ж такое-то! Неужели так резко похолодало? Не хватало еще простудиться. Надо срочно возвращаться в теплый дом.

Глаза, наконец, соизволили открыться. Чтобы тут же зажмуриться, не желая видеть немыслимое.

Окаменевшее лицо моего мужа. Запечатленное в камне слегка брезгливое выражение. И ледяной холод в глазах. Абсолютный ноль, убивающий все живое.

Малышка испуганно забилась. Я успокаивающе погладила живот:

– Тихо, тихо, родная. Это папа, не бойся.

– Папа? – раздался чужой, скрипучий голос, полный тоски.

– Господи, Леша, что с тобой?! – я отважилась снова открыть глаза. – Что случилось?

– Ты… – всего две буквы, но каждая буквально сочится болью. – Как ты могла? Как?!

– Леша, я не понимаю… – озноб добрался до губ, они задрожали и отказались подчиняться. Горло сдавил спазм.

– Я тоже не понимаю. Господи, как же больно! – сквозь стиснутые зубы простонал мой муж, по камню пошли трещины, лицо Алексея чудовищно исказилось.

Майоров швырнул мне на колени большой конверт из плотной бумаги, судорожно сжал задрожавшие пальцы, развернулся и побрел к дому.

Именно побрел, потому что трудно идти на почти негнущихся ногах.

А я с ужасом смотрела на конверт, боясь к нему прикоснуться. Открывать не хотелось, конверт смердел. Разумеется, не в прямом смысле слова. Заберите от меня эту дрянь, я не хочу видеть содержимое, НЕ ХОЧУ! Оно убивает моего Лешку, значит, убьет и меня!

Но смотреть придется. Врага надо знать в лицо, даже если вместо лица – гнусная харя.

Гнуснее не бывает.

В конверте лежали фотографии. Немыслимые фотографии, в клочья разорвавшие мой теплый счастливый мир.

Не знаю, как долго я просидела на мерно покачивающемся диване. Время застыло, не было мыслей, чувств, эмоций. Липкая пустота затягивала все глубже. Ну и пусть, я не хочу больше жить.

Но сквозь оцепенение и апатию, сквозь удушливый мрак ко мне настойчиво прорывался какой-то огонек. Он бился в невозможной дали, он мерцал и плакал.

Это плакала моя дочь, не давая мне уйти, удерживая на грани бытия.

Тогда, в подвале чешского дома, она тоже плакала. Но от горя. А я не могла понять, почему.

Теперь знаю. И жить с этим знанием не могу.

А я еще не могла понять, зачем Андрей Голубовский потащил меня в дом на окраине Клатовы, вколол какую-то гадость, после которой я уже ничего не помнила и очнулась лишь в подвале, где меня и нашли Саша и Слава. События тогда неслись галопом, поэтому особенно заморачиваться на эту тему я не стала.

И, как оказалось, зря. Беда ползла за мной следом, медленно и уверенно, словно асфальтовый каток. Она знала, что догонит. И догнала. И прошла по моей жизни торжествующе-беспощадно. И раздавила эту жизнь, разбросав в качестве надгробия глянцево-яркие фотографии, на которых Андрей Голубовский и я… Мы… Гадость, мерзость! Но самое гнусное, самое убийственное состоит в том, что я не лежу бесчувственным бревном. МНЕ ЭТО НРАВИТСЯ!!!

Очередной спазм, более сильный, перехватил не только дыхание. Он остановил сердце.

Вот и хорошо.

Деревья, небо, трава – все стало медленно вращаться вокруг меня, образуя гигантскую воронку, эпицентром которой была я. Вращение нарастало, вскоре оно захватило меня и потянуло вверх. Стало легко и свободно, там, наверху, разгоралось ослепительное сияние. Я счастливо рассмеялась и поспешила туда, ввысь…

Но в какой-то момент посмотрела вниз. Увидела свое тело, сломанной куклой лежавшее на мерно покачивающемся диване. А рядом…

Рядом со сломанной куклой сидела крохотная кудрявая девчушка, держала куклу за руку и с горькой обидой смотрела на меня.

Воронка закружилась с оглушительным ревом, свет наверху погас, дикая боль разорвала сознание.

Когда я открыла глаза, было уже темно. Вечер или ночь? А впрочем, какая разница. Вопросительно толкнулась дочка. Я усмехнулась и погладила живот. Не волнуйся, маленькая моя, мама в порядке. Почти. Но умирать больше я не собираюсь, не дождутся.

Не знаю, чего добивается эта тварь, Андрей Голубовский, ради чего устроил тогда в Чехии подобное скотство. Не думаю, что из простой мстительности, из желания испоганить мне жизнь. Андрюша ничего не делает без личной выгоды.

Но это меня уже не волновало. Мне надо как-то жить дальше, ради моей малышки. И без Лешки…

Но почему без Лешки? Да, это больно, невыносимо больно, но ведь я ни в чем не виновата! Я же рассказывала мужу про эпизод с инъекцией, мы с ним вместе гадали, что за этим стоит. Нам следует сесть рядышком и все обсудить. Неужели он не понимает, каково МНЕ с этим жить? Неужели он всерьез верит, что я могла по собственной воле лечь в постель с этой гнусью? Ведь мы же… мы же две половинки одного целого, мы чувствуем одинаково, думаем одинаково, дышим наконец! И у нас есть дочь, наша малышка, появления которой мы так ждали.

Я уговаривала себя, убеждала, находила еще много веских и обоснованных причин не превращать несчастье в катастрофу вселенского масштаба.

Но сквозняк, гулявший по опустевшей, выгоревшей душе, не обращал на мой бубнеж никакого внимания. Он подошел к покрытому гарью окну и написал всего лишь одно короткое слово: «НЕТ».

У меня не получалось даже заплакать. Глаза горели, словно их засыпало песком.

Я встала с опротивевшего навсегда дивана. Фотографии рассыпались, поблескивая, словно болотные окна. Посмотри – и провалишься в вонючую бездну.