Любовница смерти - Акунин Борис

Ничего, сейчас станут испуганными, злорадно подумала Коломбина.

— Неужто из моей сумочки? — деланно удивилась она. — А я ничего не слышу. Ну-ка, посмотрим.

Она нарочно подняла ридикюль, чтоб оказался под самым носом у самоуверенного незнакомца, щелкнула замочком.

Люцифер, умница, не подвел. Высунул узкую головку, будто чертик из механической шкатулки, разинул пасть и как зашипит! Видно, соскучился в темноте да тесноте.

— Матушка Пресвятая Богородица! — завопил дворник, стукнувшись затылком о косяк. — Змей! Черный! Вроде не пил нынче ни капли!

А красавец — такая жалость — нисколько не напугался. Склонил голову набок, разглядывая змейку. Одобрительно сказал:

— Славный ужик. Любите животных, мадемуазель? Похвально.

И, как ни в чем не бывало, повернулся к дворнику.

— Так, говорите, неведомый зверь выл до самого рассвета? Это самое интересное. Как соседа зовут? Ну, к-который за стеной живет. Чем занимается?

— Стахович. Художник. — Дворник опасливо поглядывал на Люцифера, потирая ушибленный затылок. — Барышня, а он у вас взаправдошный? Не цапнет?

— Почему не цапнет? — надменно ответила Коломбина. — Еще как цапнет. — А графу Монте-Кристо сказала. — Сами вы ужик. Это египетская кобра.

— Ко-обра, так-так, — рассеянно протянул тот, не слушая.

Остановился у стены, где на двух гвоздях была развешана одежда — очевидно, весь гардероб Аваддона: латаная шинелишка и потертый, явно с чужого плеча студенческий мундир.

— Так г-господин Сипяга был очень беден?

— Как мыша церковная. Копейки на чай не дождешься, не то что от вашей милости.

— А между тем квартирка недурна. Поди, рублей тридцать в месяц?

— Двадцать пять. Только не они снимали, где им. Оплачивал господин Благовольский, Сергей Иринархович.

— Кто таков?

— Не могу знать. Так в расчетной книге прописано.

Прислушиваясь к этому разговору, Коломбина вертела головой по сторонам — пыталась угадать, где именно состоялось венчание со Смертью. И в конце концов нашла, с карнизного крюка свисал хвост обрезанной веревки.

На грубый кусок железа и растрепанный кусок пеньки смотрела с благоговением. Боже, как жалки, как непрезентабельны врата, через которые душа вырывается из ада жизни в рай Смерти!

Будь счастлив, Аваддон! — мысленно произнесла она и положила букет вниз, на плинтус.

Подошел азиат, неодобрительно поцокал языком:

— Горубенькие цветотьки нерьзя. Горубенькие — это когда утопирся. А когда повесирся, надо ромаськи.

— Тебе, Маса, следовало бы прочесть «Любовникам Смерти» лекцию о чествовании самоубийц, — с серьезным видом заметил Монте-Кристо. — Вот скажи, какого цвета должен быть букет, когда кто-то, к примеру, застрелился?

— Красный, — столь же серьезно ответил Маса. — Розотьки ири маки.

— А при самоотравлении?

Азиат не задумался ни на секунду:

— Дзёртые хридзантемы. Есри нет хридзантем, модзьно рютики.

— Ну, а если взрезан живот?

— Берые цветотьки, потому сьто берый цвет — самый брагородный.

И узкоглазый молитвенно сложил короткопалые ладошки, а его приятель одобрительно кивнул.

— Два клоуна, — с презрением бросила Коломбина, последний раз взглянула на крюк и направилась к выходу.

Кто бы мог подумать, что франт из Аваддоновой квартиры встретится ей вновь, да еще не где-нибудь, а в доме Просперо!

Он выглядел почти так же, как во время предыдущей встречи: элегантный, с тросточкой, только сюртук и цилиндр не черные, а пепельно-серые.

— Здравствуйте, с-сударыня, — сказал он со своим характерным легким заиканием. — Я к господину Благовольскому.

— К кому? Здесь таких нет.

Лица Коломбины он в полумраке разглядеть не мог, а вот она сразу его узнала — под козырьком крыльца горел газовый светильник. Узнала и ужасно удивилась. Ошибся адресом? Однако какое странное совпадение!

— Ах да, прошу извинить, — шутливо поклонился случайный знакомец. — Я хотел сказать: к господину Просперо. В самом деле, я ведь строжайше предупрежден, что здесь не принято называться собственным именем. Вы, верно, тоже какая-нибудь Земфира или Мальвина?

— Я Коломбина, — сухо ответила она. — А вы-то кто?

Он вошел в прихожую и теперь смог разглядеть ту, что открыла ему дверь. Узнал, но не выказал ни малейшего удивления.

— Здравствуйте, таинственная незнакомка. Как говорится, гора с горой не сходится. — Погладил по головенке дремлющего на девичьей шее Люцифера. — Привет, малыш. Позвольте представиться, мадемуазель Коломбина. Мы с господином Благо… то есть с господином Просперо условились, что здесь я б-буду зваться Гэндзи.

— Гэндзи? Какое странное имя!

Она все не могла уразуметь, что означает это загадочное появление. Что заике было нужно в квартире самоубийцы? И что ему нужно здесь?

— Был в стародавние времена такой японский принц. Искатель острых ощущений, вроде меня.

Необычное имя ей, пожалуй, понравилось — Гэндзи. Жапонизм — это так изысканно. Стало быть, не «сиятельство» и даже не «светлость», поднимай выше — «высочество». Коломбина саркастически хмыкнула, однако следовало признать: франт и в самом деле был удивительно похож на принца, ну если не японского, то европейского, как у Стивенсона.

— Ваш спутник был японец? — вдруг осенило ее. — Тот, которого я видела на Басманной. Вот почему он всё говорил про самураев и взрезывание живота?

— Да, это мой камердинер и ближайший д-друг. Кстати, напрасно вы тогда обозвали нас клоунами. — Гэндзи укоризненно покачал головой. — Маса к институту самоубийства относится с огромным почтением. Как, впрочем, и я. Иначе я бы здесь не оказался, верно?

Искренность последнего утверждения представлялась сомнительной — больно уж легкомысленным тоном оно было сделано.

— Непохоже, чтобы вы так уж рвались покинуть этот мир, — недоверчиво произнесла Коломбина, глядя в спокойные глаза гостя.

— Уверяю вас, мадемуазель Коломбина, я человек отчаянный и способен на чрезвычайные и даже немыслимые п-поступки.

И опять это было сказано так, что не поймешь, серьезно человек говорит или насмешничает. Но здесь она вдруг вспомнила рассказ дожа про «интереснейшего субъекта», и неожиданное явление «принца» сразу разъяснилось.

— Вы, верно, и есть тот самый гость, о котором говорил Просперо? — воскликнула Коломбина. — Вы сочиняете японские стихи, да?

Он молча поклонился, как бы говоря: не отпираюсь, он самый и есть. Теперь она взглянула на франта по-новому. Тон его и в самом деле был легким, в углах губ угадывалась полуулыбка, но глаза смотрели серьезно. Во всяком случае, на досужего шутника Гэндзи никак не походил. Коломбина наконец нашла для него подходящее определение: «необычный экземпляр». Ни на одного из соискателей не похож. Да и вообще, таких типажей ей прежде видеть не приходилось.

— Пришли, так идемте, — сухо сказала она, чтоб он слишком много о себе не понимал. — Вам еще предстоит пройти испытание.

Вошли в салон, когда Гдлевский заканчивал декламацию и готовился выступать Розенкранц.

Различать близнецов оказалось совсем нетрудно. Гильденстерн объяснялся по-русски совсем чисто (он закончил русскую гимназию) и был заметно жизнерадостней характером. Розенкранц же все писал что-то в пухлом блокноте и часто вздыхал. Коломбина частенько ловила на себе его скорбный остзейский взгляд и, хоть в ответ смотрела непреклонно, всё равно это молчаливое обожание было ей приятно. Жаль только, что стихи немчика были так чудовищны.

Вот и сейчас он встал в торжественную позу: ступни в третьей позиции, пальцы правой руки растопырены веером, глаза устремлены на Коломбину.

Безжалостный дож оборвал его после первой же строфы:

— Благодарю, Розенкранц. «Вздыхать и плакать чистою слезой» по-русски сказать нельзя, но сегодня у тебя получилось уже лучше. Господа! Вот кандидат на место Аваддона, — представил он новенького, который остановился в дверях и с любопытством оглядывал гостиную и собравшихся.

Все обернулись к кандидату, он слегка поклонился.

— У нас принято устраивать нечто вроде поэтического экзамена, — сказал ему дож. — Мне довольно услышать несколько строчек из стихотворения, написанного претендентом, и я сразу могу сказать, по пути ему с нами или нет. Вы сочиняете необычные для нашей словесности стихи, лишенные рифмы и ритмичности, поэтому будет справедливо, если я попрошу вас сложить экспромт — на заданную мной тему.

— Извольте, — ответил Гэндзи, нисколько не смутившись. — Какую тему вам угодно предложить?

Коломбина отметила, что Просперо обратился к нему на «вы», что само по себе было необычно. Очевидно, не повернулся язык называть этого внушительного господина на «ты».