Волчья сотня - Александрова Наталья

– Ты не знаешь, а я знаю, – стоял на своем Миколка, и непонятно было, сочиняет он или говорит чистую правду, – а только пропали ребята, и как я теперь кормиться буду – не имею понятия. Но ватаг везде много, так что пристроюсь куда-нибудь. А в приют я все равно не пойду, там воспитывают и в школу ходить заставят, а я этого страсть не люблю. А ты, дяденька, зачем здесь прячешься?

– А тебе что за дело, кто я такой и зачем прячусь? Ты сам от чекистов хоронишься!

– Это – дело разное, – солидно разъяснил Миколка, – я – малолетний преступник, а ты – классовый враг. Я вашего брата, офицера, ух как ненавижу! Был бы шпалер у меня – застрелил бы!

– С чего это ты злющий такой? – удивился Борис. – Что я тебе плохого сделал?

– Чего – ничего! – пробасил Миколка. – Того и сделал, что от рождения ты мне классовый враг.

– Говорил, что в школу ходить не хочешь, а сам вон какой политически подкованный, – поддразнил Борис.

Он пошарил в кармане и нашел два куска сахару, что остались у него от продуктов, что дал им на дорогу Борисоглебский.

– Ладно, враг, – примирительно сказал Борис и протянул в темноту сахар, – вот возьми и спи уже.

Беспризорник похрустел в темноте, повозился немного и затих. Вскоре раздалось его мерное посапывание. Во сне он придвинулся поближе к Борису и приткнулся к его боку. Борис снял кожушок и прикрыл полой спящего классового врага, потом и сам заснул.

Снился ему длинный извилистый темный коридор. По этому коридору шел он за кем-то невидимым, этот кто-то нес свечу, которая была в окружающей тьме единственным источником света, но самого человека со свечой рассмотреть никак не удавалось – неровное колеблющееся пламя удивительно искажало его облик. Борис пытался догнать своего проводника, ему казалось очень важным определить, кто же это, но как он ни старался, расстояние между ними не сокращалось. Воздух вокруг был плотен и вязок, Борис шел, с трудом преодолевая его сопротивление, – так бывает трудно идти в реке, преодолевая сильное встречное течение.

– Кто вы? – спросил Борис. – Куда мы идем? – Но вопрос, который он хотел задать громко, в полный голос, еле слышно прошелестел в темноте, как ветер в последних осенних листьях.

Однако человек со свечой услышал его, но вместо ответа предостерегающе поднял руку, призывая Бориса к молчанию.

– Скоро! – прозвучал его голос, удивительно знакомый Борису. – Скоро!

Впереди в неровном свете свечи показалась дверь. Человек взялся за ручку, потянул ее на себя… Дверь начала медленно открываться. Из расширяющейся щели, как кровь из сабельной раны, полился в коридор свет. Борису стало страшно и вместе с тем любопытно, он начал догадываться, кого сейчас увидит… И проснулся.

Сквозь щели в досках пробивался солнечный свет. Борис не сразу вспомнил, где находится. Сарай… земляной пол… Наконец он полностью пришел в себя, вспомнил поезд, бегство по ночным улицам, беспризорника… Миколки и след простыл. Оглядевшись, Борис понял, что исчез и теплый кожушок, а также револьвер, в пропаже которого Борис убедился, сунув руку за ремень. Спал Борис вообще очень чутко, здесь, в сарае, все время вздрагивал от каждого шороха, но тем не менее Миколка умудрился залезть ему за пазуху – видно, был мастером своего дела. Да, подарки Горецкого долго у Бориса не задерживаются – первый пистолет проиграл, второй – украли… Ордынцев обругал про себя ловкого мальчишку, потянулся и выглянул сквозь щель наружу.

Закоулок был пуст. Борис кое-как отряхнул свою одежду и выбрался из сарая. На соседней улице было оживленнее: шли по своим делам мастеровые, железнодорожники, тащились крестьянские подводы. Смешавшись с толпой, Борис дошел до площади, где располагалась импровизированная барахолка. Крестьяне обменивали муку и картошку на мануфактуру, городские босяки продавали поношенную одежду, зажигалки, явно ворованные инструменты. Одноглазый мужик пытался продать или обменять на что-нибудь стоящее старинную французскую книгу, явно из разграбленного помещичьего дома, но покупателей не находилось.

Здесь, в этой толчее, Борис сильно рассчитывал найти Саенко, а в крайнем случае хотел сменять военный френч на что-то цивильное, чтобы не так смахивать на офицера.

Вдруг боковым зрением он заметил поблизости странное движение. Он скосил глаза в ту сторону и увидел, как его давешний знакомец, малолетний уголовник Миколка, ловким движением вытаскивает кошелек у растерявшегося от городской суеты пожилого крестьянина. Борис еще раздумывал, как ему поступить – схватить ли воришку, либо же проследить его и в укромном месте отобрать свой револьвер, а кожушок уж пусть носит, а беспризорник уже истошно вопил:

– Люди добрые, держите его! Я его знаю! Это же белый охвицер, шкура! Как я ихнего брата не люблю, аж в грудях холодеет! Сердце мое их просто не переносит!

Борис кинулся в толпу, но толпа расступилась перед ним, вытолкнула его, как инородное тело, а с краю площади уже пробирались несколько красноармейцев. Борис метался по кругу, а толпа глядела на него пустыми глазами, и не было в этих глазах злобы, а просто тупой интерес к ловле человека. Он остро пожалел о пропаже револьвера – сейчас пальнул бы пару раз в ненавистные хари. Какой-то мужик подставил ему ногу, Борис споткнулся, налетели красноармейцы, его схватили, надавали ему тумаков, а после хорошего удара по голове он охнул и оказался распростертым на земле – ноги не держали. Очевидно, он потерял сознание ненадолго, потому что некоторое время не воспринимал действительность. Очнулся он скоро и попробовал вырваться из держащих рук.

– Не пхайся, не пхайся, ваше благородие! – спокойно приговаривал голос рядом. – А будешь безобразить, я тя штыком проткну, вот и вся недолга…

Борис оставил попытки освободиться и затих.

– Чего ты с ним возишься, Кособродов? – заговорили красноармейцы. – Шлепни тут, и все. Документов нет, подозрительный человек, чего с ним цацкаться…

– Документов нет, а по всему видно, что белый, – обстоятельно ответил Кособродов. – Одет во все военное, и ниточки-то вон торчат от погон споротых. И опять же сапог с него приличных и то не снять, – с огорчением заметил он, глядя на ноги Бориса.

После того как Борис босой вернулся к своим от пасечника, в обозе выдали ему взамен новых, из хорошей кожи, сапоги какие были – солдатские, да еще сильно поношенные. Борис посмотрел на Кособродова – пожилого кряжистого красноармейца и усмехнулся:

– Соображаешь, дядя.

– Я тебе не дядя, а боец Особого краснознаменного отряда имени товарища Бакунина,[8] – наставительно заметил Кособродов на ходу.

– А ты сам-то знаешь, кто такой Бакунин? – заинтересовался Борис.

– Красный командир, – ответил Кособродов без запинки, – порублен белыми, за что и стал героем.

– Ну-ну, – усмехнулся Борис.

– Разговорчики! – строго крикнул Кособродов, услышав в усмешке Бориса обидную нотку. – Ты сам-то кто такой? Вот сейчас в ЧК разберутся, кто ты есть за человек.

– Знаю я, как в вашем ЧК разбираются, – пробормотал Борис себе под нос. При слове «ЧК» тоскливая волна страха шевельнулась где-то в глубине души.

«А Саенко ушел, – размышлял он, – или подстрелили? Тогда плохо».

Он прикинул, не попробовать ли сейчас сбежать. Но далеко ли он убежит со связанными руками да с больной головой? Пристрелит его Кособродов, а если промахнется, то городок вон просто напичкан красноармейцами. И откуда только взялся этот Особый краснознаменный отряд имени товарища Бакунина? А они с Саенко тоже хороши – разоспались в поезде, как дома на перине. Стало быть, если сейчас рвануться в сторону, то это верная смерть. Все его сознание бурно протестовало против такого шага.

– Ребята, а где сейчас ЧК помещается? – прервал его размышления голос Кособродова, доносившийся до Бориса, как сквозь толщу воды.

Определенно, что-то с ним не то, удар по голове был слишком сильным.

«Верно, у меня сотрясение мозга, – в смятении подумал Борис. – А впрочем, чего волноваться? Уж из ЧК-то я точно живым не выйду. Так что какая разница, с больной головой расстреляют или со здоровой».

ЧК помещалась в бывшей каталажке, тюрьмой этот домишко назвать было нельзя.

– Вот, – обратился Кособродов к красноармейцу с винтовкой, стоящему на крыльце, – привел подозрительного без документов.

– Проходи! – коротко распорядился тот.

В обшарпанном помещении с голыми стенами сидели на лавках и прямо на полу какие-то люди. В комнату выходило две двери, одна входная, та, откуда привели Бориса, а другая – куда исчезали люди, вызываемые тощим немолодым человечком с жиденькими волосиками, одетым в красноармейскую форму. Время от времени человечек появлялся на пороге комнаты с бумагой в руке и выкрикивал дребезжащим фальцетом фамилию. Названный поднимался и с обреченным видом шел на зов. За все время, пока Борис находился в комнате, обратно вышел только один старик с растерянными глазами, утирающий обильный пот со лба. Все остальные исчезли бесследно.