Волчья сотня - Александрова Наталья

Махновцы уклоняются от прямых столкновений с Добрармией, но разрушают деникинские тылы, перерезают железные дороги, мешают снабжению армии, захватывая склады и обозы.

Рейды Махно по тылам Деникина начиная с сентября 1919 года спутали все карты последнего. Это был небывалый, не имевший примера в истории разгром тыла. На сотни верст с большим трудом налаженная административная жизнь в городах и отчасти в селах была окончательно сметена. Уничтожены и сожжены огромные склады снаряжения и продовольствия для армии, нарушены пути сообщения.

Опустошения тылов и нарушение коммуникаций роковым образом повлияли на боеспособность деникинских войск.

Осень в девятнадцатом году выдалась ранняя и холодная. По утрам подмораживало, утренники сковывали грязь, и лошади легко ступали по твердой, сочно хрустящей корочке льда. Облака стремительно неслись на север, им до Москвы было совсем близко. Отряд же генерала Говоркова шел на юг, и в этом была какая-то унизительная неправильность – как будто Говорков отступал.

Остались позади окраины Ценска, уютные мещанские домики с яркими ставнями, палисадники с георгинами и поздними астрами. Редкие желтеющие рощи разбегались по холмам, впереди расстилались бескрайние степи.

Отряд Говоркова выглядел необыкновенно живописно: проходили эскадроны регулярной кавалерии в красивой довоенной форме – драгуны, гусары; всадники слегка подскакивали на рыси, покачивались пики с яркими значками, каждый эскадрон отличался своими цветами.

Ровной рысью шли казачьи сотни – пригнувшиеся к лошадиной холке казаки казались сросшимися со своими конями, какими-то кентаврами. Они сами готовили свое обмундирование, поэтому все были одеты немного по-разному. Шли сотни кубанцев в папахах с красным верхом, и эти красные вставки были самых разных оттенков, от малинового до бордового и ярко-алого. Это было удивительно красиво.

Борис Ордынцев задержался на краю холма, привстал в стременах и оглядел раскинувшуюся перед ним картину.

«Наверное, это последняя такая война на земле, – думал он. – Потом будут воевать машины, аэропланы. Вот и сейчас уже в Добрармии появились английские танки, французские самолеты, а здесь идет конница, как при Аустерлице, как в Бородинском сражении… Да что там, как при Чингисхане и Батые…»

Проскакала казачья сотня из корпуса генерала Шкуро. В папахах из волчьего меха терские казаки Шкуро казались особенно свирепыми, настоящими дикарями. Впереди сотни знаменосец нес на пике волчью шкуру – отличительный знак шкуровцев. Джигиты, «волчья сотня»… Один из казаков бросил поводья, вскочил ногами на седло и, стоя на скачущей лошади, начал отплясывать лезгинку.

– Что, господин поручик, нравится? – раздался неожиданно голос, заставив Бориса вздрогнуть.

Он обернулся. Рядом с ним верхом на игреневом жеребце Ахилле остановился полковник Азаров, командир прикрепленного к отряду Говоркова артиллерийского дивизиона. С некоторых пор полковник стал относиться к Борису по-дружески – очевидно, поверил, что тот ему не опасен в сложном деле покорения Софьи Павловны. А скорее всего здесь, в походе, далекими казались все штатские заботы.

– Удивительно, что Шкуро дал нам своих казаков. Они очень ему преданы, и он никогда не разделяет свой корпус.

– Да, – кивнул Борис, – иногда кажется, что это не армейская часть, а партизанский отряд… вроде армии Махно, против которой мы сейчас выступаем. Казаки даже называют своего командира не генералом, а батькой…

– Хороший у вас конь, Борис Андреевич, – одобрительно оглядел Азаров Ваську, – острижен только неудачно.

– Да-да, – усмехнулся Борис, – есть такой грех. А в остальном очень хорош.

Местность перед отрядом пошла холмистая, чередовались невысокие возвышенности и ложбины. Генерал Говорков, используя особенности рельефа, выслал вперед по флангам колонны два казачьих разъезда. Казаки осторожно поднимались на следующий холм и, убедившись, что впереди не видно противника, подавали знак. Тогда весь отряд: кавалерия, батарея, обозы – поднимался следом на холм, переваливал его и спускался в следующую ложбину, дожидаясь нового сигнала казаков. Так Говорков обезопасил свой корпус от неожиданного появления противника и одновременно пытался сделать появление корпуса внезапным.

Переваливая холм за холмом, говорковцы продвигались вперед. Степь была безлюдной, такой, какой она была, должно быть, в незапамятные времена, до татарского нашествия, а возможно, и до Рождества Христова.

Часы шли за часами. Ровный шаг коня убаюкивал Бориса. Ему начали уже мерещиться картины из довоенного прошлого, словно он видел короткие сны наяву. С благодарностью он вспомнил Саенко и его уроки верховой езды: благодаря усвоенной им удобной казацкой посадке Борис почти не уставал, ноги не затекали. Только монотонность осенней степи утомляла зрение.

Поднявшись на очередной холм, казаки охранения придержали лошадей и подали знак: в ложбине перед ними кто-то был.

Говорков с десятком всадников выехал вперед отряда, поднялся на холм к казакам, оценил ситуацию и дал несколько коротких распоряжений. «Волчья сотня» поскакала в обход холмов, разделившись на две полусотни, охватив ложбину кольцом. Борис, отъехав от батареи, осторожно поднялся на холм и выглянул через его гребень, стараясь не обнаружить себя. Внизу, в ложбине, десятка два вооруженных людей совершенно разбойничьего вида сидели вокруг костра, на котором жарилась целая баранья туша. Рядом паслись их стреноженные лошади. Борис удивился беспечности этих людей: они не выставили часовых и сидели у костра совершенно спокойно, как будто им нечего было опасаться.

Внезапно из-за края холма с дикими криками вырвались казаки «волчьей сотни». Люди у костра явно были захвачены врасплох. Свирепый вид казаков, их устрашающие крики и сама внезапность их появления полностью деморализовали махновцев. Кто-то бросился к лошадям, кто-то схватился за оружие, но большинство просто пустилось наутек.

Борис чуть тронул поводья, и Васька поднялся на самый гребень холма – теперь уже не было нужды прятаться, а видно отсюда было лучше. Он сам удивился тому жадному любопытству, с каким наблюдал за разворачивающейся внизу драмой. Он даже приподнялся в стременах и вглядывался в происходящее, боясь упустить какую-то деталь. Должно быть, с таким же жадным любопытством древние римляне – и среди них философы, поэты, ученые – наблюдали за кровавой драмой гладиаторских боев.

Казаки, не встретившие серьезного сопротивления, были как будто разочарованы этим и теперь играли с убегающими махновцами, как кот с мышью: дав немного отбежать, они посылали своего коня ударом нагайки наперерез выбранной жертве. Теперь уже удар нагайки доставался беглецу, и он, как заяц, бросаясь из стороны в сторону, пытался увернуться от беспощадного преследователя.

Наконец, утомившись жестокой игрой, казаки один за другим начали ставить в ней точку, меняя нагайку на шашку. Один за другим махновцы падали под страшными ударами. Несколько беглецов не разделили этой судьбы: Говорков приказал казакам привести несколько пленных «языков», чтобы подвергнуть их допросу, и вот пятерых махновцев казаки не зарубили, а оглушив рукоятью нагайки, положили, как баранов, поперек седла.

Борис заметил, что в дальнем краю ложбины характер событий изменился. Несколько человек, осознав, что убежать от казаков не удастся и что все они будут зарублены поодиночке, решились оказать сопротивление. Встав в круг, они начали отстреливаться. С десяток казаков, окружив яростно сопротивляющуюся кучку людей, помчались вокруг них бешеной каруселью, не давая махновцам прицелиться. Гарцуя на конях, они понемногу сжимали свой смертельный круг. Один или два выстрела все же достигли цели. Казак покачнулся в седле и покинул круг товарищей, под другим упала убитая лошадь. Но остальные не обращали на это внимания, и скачка становилась все бешенее…

Наконец круг конных стал так тесен, что шашкой можно было достать последнего из отчаянно сопротивлявшихся махновцев. И вот все они попадали в траву, как падают под ударами серпа срезанные колосья.

Борис опомнился. Ему стало стыдно того, как наблюдал он за чужой смертью. Он поспешно спустился с холма, возвращаясь к своей батарее. При этом думал, что одно только его оправдывает: возможно, самого его ждет близкая смерть от вражеской пули, от махновской сабли или от случайной шрапнели…

Борис не был по-настоящему верующим человеком, но тут, в этот холодный и ясный осенний день, он обратился к некоей высшей силе, в чьих руках была его жизнь и смерть, а также жизнь и смерть всех его товарищей по батарее и по походу и жизнь и смерть всех сражающихся, убивающих и умирающих в этой бескрайней степи: «Кто бы Ты ни был, как бы ни звали Тебя – Бог, Судьба или Случай, – я предлагаю тебе договор. Я не убью ни одного человека иначе как защищаясь, спасая свою жизнь, не убью ни одного человека так, как убивали сейчас казаки – в азарте преследования, в опьянении ненавистью, – не убью так, как охотник убивает дичь… А ты сохранишь меня от случайной, бессмысленной, жалкой смерти в этом походе…»