Помпеи - Харрис Роберт

Аттилий насыпал немного пепла в поясную сумку, чтобы при случае показать Плинию, и глотнул воды; ему хотелось избавиться от привкуса пыли во рту. Взглянув вниз, инженер заметил на склоне, примерно в миле отсюда, еще одного всадника. Тот явно двигался к тому самому месту, где стоял Аттилий. Очевидно, он тоже желал выяснить, что же тут стряслось. Аттилий подумал было подождать его и обменяться мнениями, но по некотором размышлении отказался от этого намерения. Ему хотелось отправиться дальше. Он снова сел в седло и поехал вдоль склона, подальше от полосы пепла, к дороге, уходящей в лес.

Едва лишь акварий вступил под полог леса, как кроны деревьев сомкнулись вокруг него, и вскоре он перестал понимать, где находится. Ему оставалось лишь держаться охотничьей тропы, что пересекала пересохшие русла ручьев и петляла из стороны в сторону, но неизменно вела наверх. Аттилий спешился, чтобы облегчиться. Ящерицы шмыгнули от него в разные стороны, шурша опавшей сухой листвой. Он заметил маленьких красных паучков, восседающих в своих тонких паутинах, и волосатых гусениц длиной с его указательный палец. Кусты покрывали гроздья красных сладких ягод. Растительность была самая обычная: ольха, ежевика, плющ. Аттилий подумал, что Торкват, капитан либурны, оказался прав — подняться на Везувий куда легче, чем кажется при взгляде со стороны. И если бы ручьи не пересохли, здесь было бы вполне достаточно еды и питья, чтобы обеспечить целую армию. Аттилию представилось, как полтора века назад здесь шел тот фракийский гладиатор, Спартак, со своим войском, спеша укрыться на вершине горы.

Акварию понадобилось еще около часа, чтобы пересечь лес. Он потерял ощущение времени. Солнце почти все время было скрыто за деревьями, и лишь отдельные столбы света пробивались через листву. Небо, разбитое кронами на отдельные осколки, превратилось в яркий голубой узор. Жаркий воздух был напоен запахом сосновой хвои и трав. Среди деревьев порхали бабочки. Царила тишина; лишь изредка откуда-то доносилось воркование лесного голубя. От жары и размеренного покачивания в седле Аттилий начал клевать носом. Раз ему даже показалось, будто за ним следует какое-то довольно крупное животное, но когда он придержал коня и прислушался, подозрительный шум стих. Вскоре лес начал редеть. Аттилий выехал на прогалину.

Теперь Везувий решил сыграть с ним в другую игру. То он все ускользал и ускользал несколько часов кряду, а теперь вдруг вершина как-то мгновенно возникла перед акварием: холм высотою в несколько сотен футов, крутой, каменистый, почти лишенный почвы, — а потому и растительности. На нем росли лишь какие-то клочковатые кусты да мелкие желтые цветочки. Здесь все было в точности так, какописывал неведомый греческий автор: вершина была черна, словно по ней недавно прошел огонь. Местами скала вспучилась, словно что-то вытолкнуло ее изнутри и породило небольшие осыпи. Далее по гребню виднелись осыпи посерьезнее. Огромные валуны ростом с человека валялись, врезавшись в стволы деревьев; судя по их виду, это произошло недавно. Аттилию вспомнилось, как неохотно рабочие покидали Помпеи. «Великаны передвигаются по воздуху, их голоса — как раскаты грома...» Что ж, возможно, объяснение одной загадки он уже нашел.

Склон сделался слишком крутым для лошади. Инженер спешился, отыскал тенистое местечко и привязал коня к дереву. Он огляделся по сторонам и отыскал подходящую палку — гладкую, серую, хорошо высохшую, толщиной половину его запястья, — в общем, как раз такую, чтобы на нее можно было опираться при восхождении на вершину.

Солнце здесь было совершенно безжалостное, а небо выгорело настолько, что стало почти белесым. Аттилий перебирался с одного опаленного камня на другой, сквозь удушающую жару, и ему казалось, будто воздух обжигает легкие. Здесь не было ни ящериц под ногами, ни птиц над головой — это был путь к самому солнцу. Жар проникал даже сквозь подошву сандалий. Аттилий заставил себя двигаться вперед не оглядываясь. В конце концов подъем завершился, и вместо черных камней перед ним оказалось небо. Инженер взобрался на гребень и взглянул на мир с высоты.

Вершина Везувия не была заостренным пиком, как это казалось снизу. Нет, это была круглая ухабистая площадка диаметром примерно в две сотни шагов, черная каменистая пустыня с редкими бурыми островками чахлой растительности, лишь подчеркивавшими безжизненность этого места. Оно не просто выглядело так, будто здесь когда-то прошел огонь, как было написано в греческом папирусе, — нет, оно горело и сейчас. По меньшей мере в трех местах из-под камней с тихим шипением поднимались серые столбы пара. В воздухе неприятно пахло серой — в точности как из труб на вилле Гортензия. Вот оно, подумал Аттилий. Вот корень всех зол. Он ощущал присутствие чего-то неизъяснимо огромного и злобного. Можно было назвать это Вулканом или придумать другое имя. Можно было поклоняться этому как богу. Но сомневаться в его присутствии было невозможно. Аттилия передернуло.

Он подошел поближе к краю вершины и принялся обходить ее по кругу. Сперва его загипнотизировали серные облака, с шуршанием встающие из-под земли, а потом — открывшаяся его взгляду картина. Справа за краем скалы поднимались кроны деревьев, а дальше все сливалось, образуя сплошной колышущийся зеленый покров. Торкват говорил, будто отсюда видно на пятьдесят миль, но Аттилию показалось, будто перед ним раскинулась вся империя. Пока он шел от северного края вершины к западному, перед ним предстал Неаполитанский залив. Аттилий без труда различил мыс Мизен и островки у его оконечности, и пристанище императора — остров Капри, и далее, за ним — линия, отчетливая, словно разрез. Там глубокая синева моря встречалась с более бледной синевой небес. Морская гладь по-прежнему была испещрена белопенными гребнями волн — теми, что Аттилий заметил еще вчера, волнами, возникшими в безветрии. Но теперь он подумал, что, может, на море наконец-то поднялся бриз. Инженер почувствовал на лице дуновение ветерка, Кавра, дующего с северо-востока, в направлении Помпей. А Помпеи, как раз показавшиеся у него под ногами, вообще казались каким-то грязным пятном на берегу. Аттилий представил себе Ко-релию — как она, неразличимая отсюда, навеки потерянная для него, въезжает в город.

У Аттилия закружилась голова. Он почувствовал себя пылинкой, которую в любой момент может подхватить поток горячего воздуха и унести в небесную синь. И Аттилию до боли захотелось поддаться этому чувству. Притяжение этой безупречной синевы, сулящей забвение, было столь сильно, что Аттилию пришлось изрядно напрячь волю, чтобы заставить себя отвести взгляд. Потрясенный, он двинулся на другую сторону прямо через саму вершину, старательно избегая поднимающихся из земли дымных султанов серы; похоже, они множились прямо на глазах. Земля подрагивала. Аттилию захотелось убраться отсюда, и как можно скорее. Но почва была неровной — покрытой «пещероподобными каменными ямами, изглоданными огнем», как писал тот греческий автор, — и акварию приходилось внимательно смотреть под ноги. И именно из-за этого — из-за того, что взгляд его был опущен, — он сперва учуял труп, а лишь потом его увидел.

Это и заставило Аттилия остановиться — сладковатая назойливая вонь, проникшая в нос и рот и словно покрывшая их изнутри грязной жирной пленкой. Вонь исходила из большого пыльного углубления, находившегося прямо на пути у Аттилия. Углубление имело футов шесть в глубину и тридцать в поперечнике; воздух трепетал над ним, словно над забытым на огне котлом. И, что ужаснее всего, все здесь было мертвым: не только человек в некогда белой тунике — у него была такая фиолетово-черная кожа, что Аттилий сперва принял его за нубийца, — но и прочие существа — змея, какая-то крупная птица, несколько мелких зверьков — все в этой смертоносной яме было обугленным. Даже растительность и та была белесой и отравленной.

Труп лежал на боку, с вытянутыми руками; рядом лежала бутыль из тыквы и соломенная шляпа — как будто человек умер, пытаясь дотянуться до них. Должно быть, труп пролежал здесь не меньше двух недель и разложился от жары. И все же от него на удивление много сохранилось. Его не источили насекомые и не разорвали на части птицы и звери. И даже мухи не роились над полупрожаренным мясом. Скорее уж возникала мысль, что эта обожженная плоть отравит всякого, кто попытается попировать за ее счет.

Аттилий сглотнул, стараясь подавить рвотный позыв. Он сразу же понял, что это Экзомний. Этот человек пришел сюда две недели назад или чуть больше того. И кто другой отправился бы сюда в августе? Но как он может быть уверен? Он ведь даже никогда не встречался с пропавшим акварием. Аттилию отчаянно не хотелось спускаться вниз, к этому смертному ложу, но он все-таки заставил себя присесть на краю ямы и вглядеться в почерневшее лицо. Он увидел оскаленные зубы, напоминающие косточки, что выглядывают из лопнувшего плода, и тусклые полуприкрытые глаза, глядящие в сторону вытянутой руки. Никакой раны не видать. Хотя тут все тело — сплошная рана, ушибы да нагноения. Что же убило его? Может, он умер от жары? Аттилий наклонился пониже, пытаясь потыкать труп палкой, и тут же почувствовал приступ дурноты. Перед глазами у него заплясал хоровод ослепительно белых пятнышек, и он едва не рухнул вниз. Ему каким-то чудом удалось оттолкнуться от пыльной земли, и Аттилий упал назад, на спину, судорожно хватая ртом воздух.