Багдадская встреча - Кристи Агата

– Ну и что? Болезненная, конечно, штука, но мало ли у кого они бывают.

– Да-да, вот именно. Но дело в том, что в то утро на балконе его не было.

– Чего не было?

– Да нарыва же. Эдвард, ну пожалуйста, постарайся понять. В самолете у него был нарыв, а на балконе в «Тио» не было. Был совершенно чистый и гладкий затылок, вроде твоего.

– Прошел, наверно.

– Нет, Эдвард, не мог он так бесследно пройти на следующий день. Он же только зрел. И вдруг зажил, не осталось даже пятнышка? Так не бывает. А это, ты понимаешь, что значит? Да-да, точно! Выходит, что тот человек в «Тио» был вовсе не сэр Руперт.

Виктория энергично кивнула в подтверждение собственных слов. Эдвард вытаращил глаза.

– Ты что, спятила, Виктория? Конечно, это был сэр Руперт. Ты же больше никакой разницы не заметила?

– Как ты не понимаешь? Я ведь его по-настоящему не разглядела. Только общее впечатление осталось: шляпа, плащ, фанфаронские замашки. Такого типа изобразить ничего не стоит.

– Все равно в посольстве бы узнали.

– Но он ведь не в посольстве остановился, верно? Он приехал в отель «Тио». А встречал его какой-то секретарь, мелкая сошка. Посол сейчас в Англии. И потом, он же путешественник, его в Англии почти и не видели.

– Но зачем…

– Из-за Кармайкла, вот зачем. Кармайкл должен был встретиться с ним в Багдаде и передать ему то, что удалось разведать. Но они не были лично знакомы. Откуда Кармайклу было знать, что это не тот человек? Он ничего не заподозрил, доверился. И… ну да, конечно, это сэр Руперт Крофтон Ли (фальшивый) вонзил ему нож в грудь! Ах, Эдвард, все сходится одно к одному!

– Не верю ни единому слову. Ты с ума сошла. Не забывай, что сэр Руперт был потом убит в Каире.

– Там это все и произошло. Я только теперь поняла. Ой, Эдвард, какой ужас! И главное, произошло прямо у меня на глазах.

– У тебя на глазах? Виктория, ты совсем умом повредилась?

– Ничего я не повредилась. Вот послушай. Сначала постучали в мою дверь – это было в гостинице «Гелиополис», – а может, мне показалось, что это ко мне, но я выглянула в коридор. Стучали в дверь к сэру Руперту, следующую по коридору. Стучалась одна из стюардесс, или проводниц, не знаю, как их правильно называют в авиации. Она попросила его зайти по какому-то делу в дирекцию авиалинии, в конце коридора. Я почти сразу после этого вышла из номера, иду мимо двери с дощечкой «Британские заграничные авиалинии», а она распахнулась, и вышел сэр Руперт. Я еще, помню, подумала, что ему сообщили какое-то важное известие, и у него даже походка изменилась. Теперь понимаешь, Эдвард? Там была ловушка, его ждал двойник, уже наготове, он только вошел, его трахнули по голове, а тот вышел и подменил его. Я думаю, они держали его где-то в Каире, может даже, там же в гостинице, изобразили из него инвалида, одурманили наркотиками, а в нужный момент убили, когда двойник возвратился в Каир.

– Увлекательная история, – сказал Эдвард. – Но признайся честно, Виктория, ты ведь это все сочинила, да? Нет же ни малейших доказательств.

– А фурункул?

– К черту фурункул!

– Но есть и еще кое-что.

– Например?

– Например, дощечка «Британские заграничные авиалинии» на двери. Потом она пропала. Я помню, изумилась, когда контора оказалась совсем на другой стороне вестибюля. Это – одно. Но есть и другое. Та стюардесса, что стучалась к нему. Я ее после еще раз видела – здесь, в Багдаде, – и мало того, в «Масличной ветви». В первый день, когда я туда забрела. Она пришла и разговаривала с Катериной. Я тогда подумала, что откуда-то мне ее лицо знакомо.

И в заключение, выдержав паузу, Виктория сказала:

– Так что ты должен признать, Эдвард, это вовсе не выдумки.

Эдвард многозначительно проговорил:

– Опять «Масличная ветвь», и опять Катерина. Виктория, хватит валять дурака, тебе действительно необходимо сблизиться с Катериной. Подольстись к ней, задобри, поговори как коммунистка с коммунисткой. Любыми способами ты должна с ней подружиться, чтобы разузнать, кто ее друзья, где она бывает и с кем связана вне «Масличной ветви».

– Мне это будет нелегко, – вздохнула Виктория. – Но постараюсь. А как насчет мистера Дэйкина? Скажем ему?

– Ну конечно. Но лучше повременить день-другой. К тому времени, возможно, еще кое-что вскроется. Я в ближайший вечер должен сводить Катерину в кабаре «Ле Селект», – жертвенно произнес Эдвард.

И Виктория на этот раз не ощутила ни малейшего укола ревности. Мрачная решимость в его тоне явно свидетельствовала о том, как тяжела ему эта жертва.

Обрадованная своими открытиями, Виктория на следующее утро легко заставила себя проявить по отношению к Катерине бездну дружелюбия. Как это мило со стороны Катерины, сказала она, что та предложила отвести ее помыть голову! У нее волосы просто в ужасном состоянии. (Это была истинная правда: из Вавилона она возвратилась не брюнеткой, а до рыжины запудренной липкой красной пылью.)

– Да, вид действительно безобразный, – подтвердила Катерина, злорадно оглядывая ее голову. – Ты что, вчера во время пыльной бури гулять ходила?

– Я наняла автомобиль и поехала смотреть Вавилон, – ответила Виктория. – Было очень интересно, но на обратном пути поднялась эта пыльная буря, и я чуть не задохнулась и не ослепла.

– Вавилон – это интересно, – сказала Катерина. – Но надо было поехать со знающим человеком, чтобы все объяснял. А мыть голову я тебя отведу к знакомой армянке сегодня вечером. Она тебе вымоет с шампунем, самым лучшим.

– Даже не представляю, как тебе удается всегда ходить с такой красивой прической! – умильно произнесла Виктория, с показным восхищением оглядывая массивную конструкцию из сальных локонов, возведенную на голове у Катерины.

Та, всегда такая хмурая, довольно заулыбалась, и Виктория подумала о том, как прав был Эдвард, рекомендуя лесть.

Вечером Виктория и Катерина вышли из «Масличной ветви» закадычными подругами. Катерина долго вела ее по узким, кривым улочкам и переулкам и наконец постучала в неприметную дверь, на которой не было ни надписи, ни таблички. Однако за дверью их встретила деловитая молодая женщина, медленно и правильно говорившая по-английски, она усадила Викторию перед безукоризненно чистой раковиной, оснащенной блестящими кранами и заставленной по краю разнообразными флаконами и бутылками. Катерина ушла, и Виктория вверила свою густую встрепанную шевелюру ловким пальцам мисс Анкумьян. Скоро на голове у нее образовалась пышная шапка мягкой мыльной пены.

– А теперь будьте любезны…

Виктория наклонилась над раковиной. Вода потекла по волосам, с журчанием уходя в отверстие слива.

Вдруг в нос ей ударил сладковатый тошнотворный больничный запах. Кусок мокрой вонючей ткани плотно закрыл ей нос и рот. Виктория стала отбиваться, извиваясь, вертя головой, но железная рука твердо прижимала лоскут к ее лицу. Она почувствовала, что задыхается, в ушах поднялся оглушительный звон…

А потом – темнота, глубокая и беспросветная.

Когда сознание к ней вернулось, у нее было такое чувство, что прошло очень много времени. В голове плавали какие-то обрывки воспоминаний: тряская езда в машине – громкие ссорящиеся арабские голоса – слепящий луч света в глаза – мучительная дурнота, а потом смутно припомнилось, как она лежит на кровати и кто-то поднял ее руку – болезненный укол – и опять ей что-то мерещится – и обступает тьма – и не проходит, растет беспокойство…

Но теперь она наконец сознает себя… Она – Виктория Джонс… С Викторией Джонс что-то случилось, давным-давно, с тех пор прошли месяцы, может быть, даже годы… хотя возможно, только дни.

Вавилон – солнце – пыль – волосы – Катерина. Ну конечно, Катерина! Катерина улыбалась и хитро смотрела из-под сальных локонов. Это она отвела Викторию мыть волосы, и потом… Что случилось потом? Кошмарный запах, и теперь тошнит, чуть припомнить. Хлороформ,[104] конечно. Ее усыпили и перевезли. Но куда?

Виктория осторожно попробовала приподняться и сесть на жесткой кровати – голова болит и кружится, наваливается сонливость, смертельно хочется спать… Тот укол, это они ее держали под наркозом… она и сейчас еще одурманена.

Но, по крайней мере, ее не убили (интересно почему?). Ну и слава богу. И самое лучшее, что она может сейчас сделать, – это заснуть. Что она незамедлительно и сделала.

В следующий раз Виктория очнулась уже с более ясной головой. Был день, и при свете она смогла получше рассмотреть помещение, в котором находилась.

Это была тесная комнатушка, но с очень высоким потолком. Стены выкрашены гнетущей голубовато-серой краской. Пол – земляной, плотно убитый. Всей мебели только кровать, на которой она лежала, укрытая грязной ветошью, да хлипкий стол, и на нем щербатый эмалированный таз, а под ним оцинкованное ведро. Единственное окошко забрано снаружи деревянной резной решеткой. Виктория встала с кровати и на нетвердых ногах, пересиливая дурноту, подошла к окошку. Сквозь деревянную резьбу был отлично виден сад и пальмы на заднем плане. Сад, по восточным меркам, очень даже неплохой, хотя, конечно, в пригородах Лондона его бы не оценили – одни ярко-оранжевые ноготки и несколько пыльных эвкалиптов да худосочных тамарисков.[105]