Багдадская встреча - Кристи Агата

И тут она вдруг вспомнила, о чем собралась спросить Эдварда в Басре, когда миссис Клейтон ее прервала и позвала пить коктейли.

– Я еще раньше хотела спросить, – сказала она. – Откуда ты-то знал про епископа?

И почувствовала, как он сдавил ей пальцы. Он поспешно, чересчур поспешно, ответил:

– Ты же мне сама сказала, не помнишь?

Виктория взглянула на него. Удивительно, думалось ей впоследствии, как одна случайная пустяковая обмолвка смогла произвести такое сокрушительное действие.

Эдвард оказался застигнут врасплох, он был совершенно не подготовлен к ответу, растерялся – и с лица его упала маска.

Виктория смотрела на него, и внезапно у нее в мыслях все перевернулось, как в калейдоскопе, и сложилось в симметричную картину. Она поняла правду. Может быть, на самом деле это произошло и не внезапно, а исподволь, вопрос, откуда Эдвард знает про дядю епископа, в подсознании все время беспокоил ее, подталкивая к неизбежному выводу… Про епископа Ллангоуского она Эдварду ничего не говорила, единственно от кого еще он мог о нем узнать, это от мистера и миссис Гамильтон Клиппс. Но когда мадам пересаживалась в Багдаде на поезд, он находился в Басре, и видеться они не могли, значит, он узнал еще в Англии. Выходит, он и о ее предстоящем прибытии в обществе миссис Гамильтон Клиппс тоже знал. И вообще, то чудесное совпадение никаким совпадением не было. Оно было задумано и спланировано заранее.

Теперь, глядя на его лицо без маски, Виктория поняла, что подразумевал Кармайкл, когда произнес имя Люцифер. Она знала, что он увидел в консульстве за дверью, распахнутой из коридора в солнечный сад. Он увидел вот это прекрасное лицо, на которое она смотрит сейчас, – ведь оно и в самом деле было прекрасно. «Как пал ты с неба, Люцифер, сын зари!»

Не доктор Ратбоун, а Эдвард! Играет незаметную роль, какой-то секретаришка, а на самом деле именно он всем заправляет и распоряжается, используя Ратбоуна как вывеску, – и Ратбоун предостерегал ее, советовал уносить ноги, пока не поздно…

Виктория вгляделась в это прекрасное злое лицо, и глупенькая детская влюбленность в ее сердце растаяла без следа. Никакая это и не любовь, то чувство, что она испытывала к Эдварду. Точно так же она до Эдварда была влюблена в Хамфри Богарта,[126] а потом в герцога Эдинбургского.[127] А Эдвард вообще не питал к ней никакого чувства. Он нарочно, с расчетом, пустил в ход свое ослепительное мужское обаяние и подцепил ее, дурочку, прямо на улице, а она и попалась на крючок.

Удивительно, как много мыслей может пронестись в мозгу за одно краткое мгновенье. Это как озарение, голову ломать не приходится. Просто осеняет, и начинаешь вдруг все ясно понимать, сразу и все. Может быть, потому, что на самом деле подспудно понимаешь уже давно.

Но инстинкт самосохранения молниеносно, как всегда у Виктории, подсказал ей, что надо держать на лице выражение идиотического восторга. Потому что ей угрожает смертельная опасность. И спасение – только в одном, у нее есть только один козырь. Виктория тут же пустила его в ход.

– Да ты же все знал! – всплеснула она руками. – Даже что я лечу сюда. Ты же, наверно, это и устроил. Ах, Эдвард, ты такой замечательный!

Ее лицо, послушное зеркало любой игры чувств, сейчас выражало одну эмоцию – безбрежное обожание. И на его лице она прочитала ответ: слегка презрительную усмешку облегчения. Она почти читала его мысли: «Дура! Эта проглотит что угодно. Я могу из нее веревки вить».

– Но как тебе удалось? – восхищенно спросила Виктория. – У тебя, наверно, огромные возможности. Ты, я думаю, совсем не тот, каким притворяешься. Ты… как ты тогда говорил… царь Вавилонский!

Он весь залучился самодовольством. Под личиной простого симпатичного юноши Виктория разглядела власть, красоту и беспощадность силы. «Я же только жалкая христианская раба», – подумала она. Но вслух пролепетала, – и какого усилия ей это унижение стоило! – однако нужен был последний художественный штрих:

– Но все-таки ты ведь меня любишь?

Его презрение уже не поддавалось утайке. Вот дура! Все женщины – безмозглые дуры! Любая готова поверить, что ты от нее без ума, а остальное их не интересует. Ни величие, ни строительство нового мира – подавай им любовь! Одно слово – рабы. Ими и пользуются как рабами для достижения своих целей.

– Ну конечно люблю.

– Но что это все значит? Расскажи мне, Эдвард. Чтобы я могла понять.

– Мы строим новый мир, Виктория. Он возникнет из обломков и праха старого мира.

– Расскажи.

Он принялся рассказывать, и она поневоле была захвачена удивительной мечтой. Порочные обитатели старого мира обречены уничтожить друг друга. Жирные старики, думающие только о прибылях, стоящие на пути прогресса. И тупые фанатики-коммунисты, стремящиеся устроить на земле свой марксистский рай. Будет тотальная война, тотальная гибель. А затем – новые небеса и новая земля. И на ней – горстка избранных, существа высшего порядка: ученые, агрономы, администраторы – молодые красавцы вроде Эдварда, Зигфриды[128] Нового Мира. Все юные, все уверенные в своем высоком предназначении. Когда по земле прокатится волна гибели, придут они и продолжат историю.

Безумство, но безумство созидательное. В мире разгромленном, распадающемся нечто в этом духе может произойти.

– Но подумай обо всех бедных людях, которые должны будут для этого погибнуть, – сказала Виктория.

– Ты не понимаешь, – ответил Эдвард. – Они не имеют значения.

Не имеют значения – вот вера Эдварда. И ей вдруг неизвестно почему подумалось о простых глиняных горшках трехтысячелетней давности, побитых и замазанных битумом. Они как раз и имеют значение, различные предметы ежедневного обихода, и семья, для которой надо готовить пищу, и четыре стены, ограждающие семейный очаг, и скромные домашние ценности. Все эти тысячи простых людей, которые занимаются своими проблемами, обрабатывают свою пашню, лепят горшки и воспитывают детей, смеются и плачут, встают утром и ложатся спать вечером, это они как раз и имеют значение, а не «ангелы» со злыми лицами, затеявшие строить новый мир и не думающие о жертвах.

Виктория осторожно, понимая, что сейчас, здесь, ей угрожает смертельная опасность, проговорила:

– Эдвард, ты – удивительный! А как же я? Какое я могу принять участие?

– А ты хочешь помогать? Ты поверила?

Но она проявила благоразумие. Внезапное и полное обращение – это было бы чересчур.

– Я, мне кажется, поверила в тебя. И что ты мне велишь, Эдвард, я все исполню.

– Умница, – похвалил он.

– Тебе ведь для чего-то понадобилось, чтобы я сюда прилетела? Была же какая-то причина?

– А как же. Помнишь, я тебя тогда сфотографировал?

– Помню.

(Дурища, выругала себя Виктория, нос задрала и рот разинула!)

– Меня поразил твой профиль. Потрясающее сходство! И я сделал снимки, чтобы удостовериться.

– Сходство с кем?

– С одной женщиной, которая нам страшно вредит. По имени Анна Шееле.

– Анна Шееле, – недоуменно повторила Виктория. Вот уж неожиданность! – Она похожа на меня?

– В профиль – просто одно лицо. И что интересно, у тебя слева на верхней губе есть небольшой шрам…

– Это я в детстве скакала на деревянной лошадке и упала. А у нее ушки торчали, острые такие, я и разрезала себе губу. Но он мало заметен, если запудрить хорошенько.

– И у Анны Шееле такой же шрам и в том же самом месте. Это очень ценно. Рост и фигура тоже более или менее одинаковые. Она постарше, но всего лет на пять. Основное различие – волосы, она блондинка, а ты брюнетка. И совсем другая прическа. Глаза у нее будут посинее, но это неважно, в темных очках не разберешь.

– И тебе из-за этого нужно было, чтобы я приехала в Багдад? Потому что я на нее похожа?

– Да, я подумал, что такое сходство может… может оказаться полезным.

– Поэтому ты все и устроил… А Клиппсы? Кто они?

– Никто. Просто выполняют, что им велят.

У Виктории по спине пробежал холод. Его безразличный, лишенный всяких эмоций тон как бы подразумевал, что ему обязаны слепым послушанием. Вообще в их безумном замысле есть многое от религии, подумала Виктория, Эдвард – сам себе бог, и это ужаснее всего.

Вслух она сказала:

– Ты тогда объяснил мне, что Анна Шееле у вас главный начальник. Царица пчел.

– Должен же я был тебе что-то сказать, сбить со следа. А то ты столько всего уже пронюхала.

«Если бы не случайное сходство с Анной Шееле, тут бы мне и конец», – подумала Виктория. Она спросила:

– А кто она на самом деле?

– Она доверенный секретарь Отто Моргенталя, американского и международного банкира. Но это еще не все. У нее потрясающий финансовый ум. И есть основания подозревать, что она выследила многие наши финансовые операции. Три человека представляли для нас угрозу: Руперт Крофтон Ли, Кармайкл – с этими уже покончено, остается Анна Шееле. Ее прибытие в Багдад ожидается через три дня. Но пока что она исчезла.