Кто убийца, миссис Норидж? - Михалкова Елена

Роджер Хинкли пошел на него, сжав кулаки.

– С вашего позволения, сэр, я не закончила, – строго напомнила гувернантка.

И Роджер Хинкли, к собственному удивлению, остановился.

– Ваша кузина не была опоена, – обращаясь к Генри Эштону, сказала миссис Норидж. – Она лишь притворилась по моей просьбе. Это стоило ей нескольких неприятных минут, но зато теперь, сэр Генри, каждый из нас троих готов дать против вас показания.

Поняв ее замысел, Роджер недобро усмехнулся.

– О, Генри! Это будет лучшая тюремная камера, которую можно обеспечить за деньги.

Первый раз за все время Генри Эштону изменило самообладание. Он вскочил и попятился.

– Шарлотта, ты этого не сделаешь! Я – в тюрьме?! Это невозможно!

– Что остановит меня, Генри? – тихо, но твердо спросила его кузина.

– Я буду умолять тебя! Агнесса будет умолять тебя! Шарлотта, пощади!

Но та отрицательно покачала головой.

– Вам обоим нет прощения. Не из-за того, что вы хотели сделать со мной. Если бы дело заключалось лишь в этом, я бы смогла простить.

– Но что же, что тогда?

– Лилиан, вот что! – звонким от слез голосом сказала Шарлотта. – Вы сделали ребенка заложником своего гадкого замысла. Вы окружили ее душевнобольными!

– Да, это было очень жестоко, – медленно проговорила миссис Норидж. – Пожалуй, самое жестокое из всего, что вы сотворили, мистер Эштон. Ваша дочь, ничего не понимая, смотрела, как ее собственная гувернантка сходит с ума. Ведь от той наставницы, которую она любила, вы предусмотрительно избавились. Безумный дворецкий наводил на Лилиан ужас, из-за кухарки она боялась выходить из комнаты. Самое же страшное заключалось в том, что ее собственные мать и отец никак не развеивали ее страхи. Ведь в противном случае девочка могла вас случайно выдать. У нее оставалась лишь одна отдушина – миссис Пирс. Та самая Шарлотта Пирс, про которую украдкой шептались, что она не в себе. Невозможно представить, что творилось в душе Лилиан. Но разве это могло вас остановить?

Генри Эштон сказал, кусая губы:

– Дети быстро забывают свои беды. Немного времени – и Лилиан успокоилась бы. Зато, если б у меня все получилось, ее ждала настоящая жизнь, а не это прозябание!

– Да ты чудовище, – ужаснулась Шарлотта. – Ты и твоя жена! Вы в грош не ставили чувства Лили. А ведь она так боялась! Господи, бедная моя, храбрая моя девочка!

Шарлотта уткнулась в ладони и расплакалась. Роджер Хинкли бросился к ней и бережно обнял.

– Лилиан ведь не пострадала, – попыталась сказать Агнесса.

Но, поймав взгляд Роджера, стыдливо умолкла.

Миссис Норидж скрестила на груди руки:

– Не пострадала? Я до последнего не была уверена, кого вы изберете своей жертвой. Вы могли счесть мистера Хинкли слишком опасным и отвести ему лишь роль свидетеля. Да простит меня бог за эти слова, миссис Эштон, но вы не заслуживаете такого ребенка, как Лилиан. Не сомневаюсь, что судья примет во внимание ваше отношение к родной дочери.

Агнесса вцепилась в мужа.

– Неужели… Неужели вы все-таки отправите нас под суд? – срывающимся голосом проговорила она.

Шарлотта подняла мокрое от слез лицо.

– Да, – без тени сомнения кивнула она.

– Да! – твердо повторил Роджер Хинкли.

– Нет, – сказала миссис Норидж.

– Что?!

Это восклицание издали трое из четверых людей, стоявших вокруг гувернантки. Только Шарлотта молча глядела на нее, но в глазах ее застыл тот же вопрос.

– Нет, – повторила миссис Норидж, – не отправим. При одном условии.

Генри Эштон сглотнул.

– Каком?

Миссис Норидж, что-то обдумывая, подошла к окну и обернулась к ним.

– Если вы подпишете согласие на то, чтобы ваша дочь проводила у миссис Пирс четыре месяца из каждых двенадцати, – отчеканила она. – И шесть месяцев, если девочка сама изъявит на то желание.

После слов миссис Норидж повисло ошеломленное молчание. Роджер еще не успел ничего понять. Агнесса и Генри переглянулись. И вдруг в этой тишине раздался тихий счастливый смех.

Шарлотта Пирс смеялась сквозь слезы.

– Господи, мы согласны, – торопливо проговорила Агнесса. – Согласны!

Миссис Норидж вопросительно взглянула на ее мужа:

– Что вы скажете, сэр Генри?

На лице сэра Генри выразилось такое облегчение, что в его ответе можно было не сомневаться.

– Разумеется, да!

Шарлотта вскочила и схватила Роджера за руку:

– А ты? – она тревожно вглядывалась в него. – Ты согласен?

Роджер покачал головой и улыбнулся:

– Шарлотта, для человека, который знаком со мной двадцать лет, ты удивительно плохо меня знаешь. Конечно же я согласен, любовь моя.

В саду было тепло и солнечно. Золотистое кружево дрожало на белой скатерти, ненадолго исчезая, если по небу пробегало редкое облако.

Кэтрин подвинула к Эмме Норидж тарелку с яблоками.

– Ранний сорт, дорогая. Я выращиваю его специально для тебя.

Глядя на подругу, немедленно схватившуюся за фруктовый нож, она улыбнулась, но тут же вновь стала серьезной:

– Эмма, у меня нет слов, чтобы поблагодарить тебя. Ты не представляешь, как много сделала для всех нас.

Миссис Норидж снисходительно отмахнулась от похвалы.

Но Кэтрин не унималась:

– Невероятно, до чего быстро тебе удалось распутать этот клубок!

– Скажу без ложной скромности, я прикладывала к этому большие усилия, – сказала миссис Норидж. – У меня был серьезный стимул, чтобы разобраться во всем как можно скорее.

Кэтрин понимающе кивнула и рассмеялась:

– Все дело в девочке, да? Ах, милая Эмма! Говори что хочешь, но твое сердце вовсе не такое каменное, каким ты хочешь его представить.

– Сердце здесь совершенно ни при чем, – заверила миссис Норидж. – Мистер Эштон положил мне тридцать фунтов в год. Неужели ты полагаешь, что я стала бы работать за эти смехотворные деньги больше двух месяцев?

Если бывают люди, о которых можно без преувеличения сказать, что они наступают на одни и те же грабли, то для миссис Питипэт вся жизнь была вдохновенным танцем на граблях. В искусстве исполнения разнообразных па и фуэте на столь мало пригодном для этого сельскохозяйственном инструменте Молли Питипэт не было равных.

– Пока был жив викарий, он сдерживал ее порывы, – со вздохом сказала Аманда Прю. – Мне это не под силу.

Две женщины стояли на склоне холма, глядя на аккуратный белый домик, притулившийся на противоположной стороне. Земля в этих местах не была плодородной, но за невысокой живой изгородью цвел розмарин, овеянный нежно-лиловой дымкой, а возле двери приветственно покачивали голубыми шапками кусты гортензии. Словно принарядившаяся для поездки в город простодушная деревенская кокетка, дом горделиво выставлял напоказ свой лучший наряд.

Миссис Норидж поправила шляпу. Пока они спускались сюда, ветер так и норовил сорвать ее.

– Какие же порывы? – спросила она.

– О, на первый взгляд совершенно невинные. Наша Молли творит добрые дела.

В голосе Аманды Прю отчего-то не было воодушевления.

– Все началось с бродяги, которого она подобрала где-то под Рэйделом и поселила в пристройке для слуг.

– Миссис Питипэт решила спасти его заблудшую душу?

– Несложно догадаться, верно? – уныло отозвалась мисс Прю. – Молли порхала вокруг него, с утра до вечера читая проповеди. Вбила в голову, что должна обратить черную овцу к свету.

– А что бродяга?

– Этот тип быстро смекнул, как ему повезло. То провозглашал, что слышит господа, то угрожал вновь ринуться в бездну греха. Верно, рассчитывал, что его спасение займет лет пять.

– На полном пансионе торопиться некуда, – согласилась миссис Норидж.

Женщины обменялись понимающими взглядами.

Аманда Прю доверительно взяла гувернантку под локоть и повела вниз по петляющей тропинке, осторожно переступая через камни.

– Мы с Молли дружим пятьдесят лет – с того самого дня, как нам вместе пришлось удирать от разъяренного индюка. Но временами я близка к тому, чтобы разбить об ее упрямый лоб что-нибудь тяжелое. Целый месяц она не могла говорить ни о чем, кроме своего мерзкого бродяги. А потом привела нового.

– Две спасенные овцы лучше, чем одна, – кивнула миссис Норидж.

– Две! А что вы скажете о четырех?

– Скажу, что в таком случае математика бессильна.

– Эти ленивые бездельники лопали за десятерых, но сами не желали взрыхлить даже клумбу. А потом появился пятый. Джонатан Белл.

– Вы запомнили его имя?

– Еще бы не запомнить! Двое суток мистер Белл слушал нравоучения Молли, а к вечеру третьего дня громогласно послал ее к дьяволу вместе со всем сонмом ангелов и покойным викарием. Он спустился в ближайший кабак, напился как свинья и отправился в город, крича во всю глотку: «Я Джонатан Белл, чертов грешник, а кого это не устраивает, тот пусть скажет мне об этом в лицо!»

– Полагаю, желающих не нашлось? – осведомилась миссис Норидж.