Королева Юга - Перес-Реверте Артуро

Черки вернулся в рубку, отключил автопилот и сам встал к штурвалу, чтобы осторожно подвести сейнер к контейнеровозу параллельно его правому борту и немного сзади. Тереса взялась за бинокль, чтобы получше рассмотреть «Холоитскуинтле», который постепенно сбавлял ход, однако, не останавливаясь совсем. Она увидела фигурки людей, снующих между контейнерами. Сверху, с правого крыла капитанского мостика, еще две фигуры – несомненно, капитан и кто-то из офицеров – наблюдали за «Тарфайей».

– Можете гасить огни, капитан.

Оба судна находились теперь достаточно близко друг от друга, чтобы их следы на экранах радаров слились воедино. Сейнер погрузился в темноту: сейчас его освещали только огни большого корабля, который чуть изменил курс, чтобы прикрыть его собой со стороны моря. Носовой огонь контейнеровоза исчез из виду, а зеленый сверкал с правой стороны капитанского мостика, как ослепительный изумруд. Расстояние между бортами все сокращалось, и обе команды готовились к швартовке. «Тарфайя» подладила свой ход, малый вперед, под скорость «Холоитскуинтле». Около трех узлов, прикинула Тереса. Секундой позже послышался глухой звук, похожий на выстрел; канат, как змея, взвился над бортом. Люди на сейнере подхватили его и закрепили, не слишком натягивая, за палубные кнехты. Аппарат выстрелил еще раз. Носовой швартов, потом кормовой.

Ювелирно работая штурвалом, капитан Черки подвел свое судно борт о борт к контейнеровозу и сбросил собственный ход, не выключая, однако, двигателя. Теперь оба судна шли на одинаковой скорости; большое как бы вело на привязи меньшее. «Валиант», искусно управляемый своим капитаном, также был уже пришвартован к «Холоитскуинтле» немного впереди сейнера, и Тереса увидела, как команда начала поднимать на борт тюки. Если все сложится удачно, подумала она, глазами следя за радаром, а кончиками пальцев постукивая по дереву штурвала, управимся за час.

* * *

Двадцать тонн отправились в Черное море – прямиком, без остановок. Когда лодка взяла курс на северо-восток, огни «Холоитскуинтле» уже таяли на темном горизонте значительно восточное. «Тарфайя», которая снова зажгла свои, находилась несколько ближе: ее носовой огонь, покачиваясь от легкого волнения на море, неторопливо двигался на юго-запад. Тереса отдала приказ, капитан двинул рукоятку рычага скорости, и лодка, набирая ход, запрыгала по гребням волн. Оба аркеньо, опустив на лица капюшоны своих непромокаемых курток, сидели на носу, чтобы придать ей устойчивость.

Тереса снова вызвала из памяти телефона номер Рисокарпасо и, услышав сухое «Ноль-ноль», произнесла только:

– Детей уложили спать. – Потом, глядя сквозь темноту на запад, будто пытаясь увидеть нечто, находящееся в сотнях миль от нее, спросила, нет ли новостей.

– Отсутствуют, – был ответ. Тереса отключила телефон. Она смотрела на спину капитана, сидевшего перед панелью управления. Смотрела озабоченно. Вибрация мощных моторов, шум воды, удары волн, ночь, сомкнувшаяся вокруг, будто черная сфера – все это вызывало в памяти столько воспоминаний, хороших и плохих; но сейчас не время, решила она. Слишком многое поставлено на карту, слишком много нитей надо связать воедино. И каждый скачок катера на волнах, каждая миля, поглощаемая им со скоростью тридцать пять узлов, приближали ее к неизбежному решению всех этих дел. Тересе вдруг захотелось, чтобы этот бег без всяких ориентиров во тьме, где единственными светлыми точками были очень далекие огоньки земли или других судов, продолжался еще и еще. Продолжался бесконечно, чтобы можно было отодвинуть во времени все, что ей предстояло сделать, и оставаться здесь, словно повиснув между морем и ночью, в этой передышке на полпути, где нет ответственности за что бы то ни было, а есть только ожидание, и рев моторов за спиной, и резина бортов, упруго натягивающаяся при каждом прыжке, и ветер в лицо, и брызги пены, и темная спина мужчины, склонившегося над панелью управления, так напоминающая ей спину другого мужчины.

Других мужчин.

Это был час, такой же мрачный, как она сама. Она, Тереса. По крайней мере, именно так она ощущала ночь и саму себя. Небо, в котором лишь ненадолго появился тоненький серп месяца, а теперь не было ни его, ни звезд – только мрак, неумолимо наступающий с востока и уже готовый поглотить последнюю искорку носового огня «Холоитскуинтле». Тереса внимательно прислушивалась к своему иссохшему сердцу, а ее абсолютно спокойная голова подсчитывала и выстраивала по порядку, одну за одной, все еще не завершенные детали, как долларовые банкноты в пачках, с которыми она имела дело много веков назад на улице Хуареса в Кульякане – вплоть до того самого дня, когда рядом с ней затормозил черный «бронко», и Блондин Давила опустил окошко, и она, сама того не зная, вступила на долгий путь, в конце концов приведший ее сюда, в море неподалеку от Гибралтарского пролива, и запутавший в петли столь абсурдного парадокса. Она перешла через реку при высокой воде, со сбившимися на сторону вьюками. Или собиралась это сделать.