Крестная дочь - Троицкий Андрей

– Да, помню эту байду, – хозяин хлопнул еще одну рюмку и забыл закусить. – Я каждое свое дело помню. Профессиональная память. Но там не было никакого криминала. Девчонка умерла ненасильственной смертью. Какие тут на фиг советы…

Кто-то настойчиво тормошил ее за плечо. Панова открыла глаза, увидела низкий потолок и лицо человека, склонившегося над ней. Лицо восточное, на голове солдатская фуражка с кокардой, серая камуфляжная куртка, на плечах погоны. Человек что-то сказал по-узбекски, Панова хотела ответить, не смогла. Но вместо слов из груди вышло жалобное мычание, наверное, такие звуки издает баран перед тем, как ему перережут глотку.

Человек повторил вопрос по-русски, но Панова снова ничего не поняла. Она попыталась оттолкнуться ладонями от земляного пола, чтобы сесть, и попытка почти удалась. Теперь она видела все ту же темноватую комнату с узкими окошками. Разбитый в щепки фанерный шкаф, стены, истыканные штыком или ножом. Возле подоконника лежит большой мешок, сквозь ткань проступают бесформенные бурые пятна. Солнечная полоса освещает рассыпанные по полу луковицы, разбросанные плошки и осколки битой бутылки.

Панова сморгнула глазами, нет, это, кажется не мешок. Чье-то тело, накрытое мешковиной. Из-под ткани высунулась рука, покрытая коростой засохшей крови. На руке не хватало двух пальцев, указательного и безымянного. Панова отвернулась, чувствуя, что к горлу подкатила тошнота, глубоко вздохнула. И снова набрала в грудь побольше воздуха, словно собиралась прыгать в воду.

– Ты меня понимаешь? – спросил человек по-русски. – Слышишь меня?

Теперь Панова слышала и понимала, но не могла ответить, нос и глотку забила пыль и песок. Язык сделался сухим и шершавым, он отказывался шевелиться. Панова тихо застонала. Кажется, она без остатка израсходовала тот скудный запас сил, что еще оставался. Мир кружился и расплывался перед глазами, хотелось пить. Она снова опустилась на пол, со спины перевернулась на бок, подложила ладонь под щеку.

Она видела, как в комнату зашли два мужчины в сапогах и форменных брюках. Один из них разложил на земле брезентовые носилки с двумя продольными алюминиевыми палками. Кто-то выругался по-русски, кто-то ответил. Панова старалась понять, что происходит вокруг, откуда появились эти люди и кто они. Чьи-то руки подхватили Лену за ноги и плечи. И снова навалилась темнота, плотная, беспросветная.

Лена снова пришла в себя от боли в шее и, еще не открыв глаза, решила, что прямо сейчас ее будут вешать на базарной площади. Поглазеть на это захватывающее зрелище соберутся все немногочисленные жители, ведь в их забытой богом дыре не часто происходят сколько-нибудь значительные события. А тут такое дело: бабу вздернут на фонарном столбе. Разговоров хватит на неделю.

Но ведь она не совершила никакого преступления. Она ни в чем не виновата, почему судьбу Пановой решили без ее участия, где же следствие, суд? Впрочем, в этих краях вряд ли станут заниматься подобной ерундой: вести следствие, писать бумажки, снимать показания. Веревку нашею – и вся любовь. Наверное, сосед тот женщины, которая приютила Лену, прятала ее в подвале, сообщил куда следует, что у него из стойла увели барана или козу. А кто увел? Кто осмелился посягнуть на имущество бескорыстного труженика? Разумеется, та девка, что явилась в поселок под утро и отсиживалась в подвале. Она и сперла. Больше не кому. А иначе почему в подвале пряталась? Честные люди по подвалам не отсиживаются.

Веревка крепче сдавила шею…

С усилием Панова разлепила неподъемные веки. Сон, терзавший душу, кончился, но шея продолжала ныть, из-за того, что голова болталась из стороны в сторону и, кажется, была готова отвалиться. Она лежала на матрасах, сваленных в кузове грузовика. Машина набрала ход и мчалась по степи на всех парах, поднимая за собой длинный шлейф красноватой пыли. На скамейке с левой стороны сидел то ли солдат, то ли милиционер. Кажется, его она видела в доме. Те же стоптанные сапоги и форменные штаны. Между ног солдат поставил автомат, он намотал ремень на кисть руки, другой рукой гладил себя по колену, наверное, ушиб его.

На правой скамейке сидели еще два солдата, они переговаривались между собой и посмеивались. Панова протянула руку к солдату, сидевшему ближе к ней. Тот, угадав мысли Пановой, вытащил из матерчатого чехла фляжку с водой, ладонью надавил на подбородок женщины и, когда та открыла рот, дал сделать пару глотков солоноватой теплой воды. Лена захлебнулась и сплюнула. Солдат улыбнулся и убрал фляжку в чехол. Панова хотела спросить, куда они держат путь, когда кончится эта долгая тряская дорога, но если говорить шепотом, солдат не услышит, а кричать – сил не осталось.

Панова боялась снова провалиться в кошмарный сон, где ее вешают на площади, почувствовать, как связывают руки за спиной, а шею сдавливает петля. Лена смотрела на солдат, на брезентовый тент над кузовом, старалась сосредоточиться на своих мыслях, но чувствовала только боль в шее и затылке. Только сейчас она поняла, что лежит на матрасах не одна. Справа мужчина с залитым кровью лицом, временами он беспокойно ворочался, что-то тихо говорил, обращаясь неизвестно к кому.

Солдаты скалились, отпускали шутки и начинали смеяться. Когда веселье заканчивалось, один из военнослужащих бил мужчину в грудь прикладом автомата или, задирая ногу, норовил садануть по лицу каблуком сапога. Человек закрывал лицо руками, отворачивался, но спасения не было. И снова все ржали, будто происходило что-то очень смешное. Человек тяжело стонал и что-то говорил по-узбекски.

Когда машина выехала на грунтовую дорогу, трясти стало меньше, Панова забылась тяжелой дремотой и пришла в себя, когда носилки спустили из кузова и поставили прямо на дорогу возле приземистой постройки с плоской крышей, напоминавшей барак. Около получаса Панова пролежала на солнцепеке, пока солдаты не догадались занести носилки в дом и оставить их в длинном коридоре без окон. Из-за полуоткрытой двери доносился разговор, Панова прислушалась, стараясь понять, куда ее привезли и что будет дальше, но говорили о другом.

– В поселке пусто, товарищ капитан, – рапортовал солдат по-русски, но как-то нараспев с заметным акцентом. – По словам местных, еще прошлым вечером нагрянули бандиты. Человек шесть-восемь. Ушли утром, оставили одного. То ли обкуренного, то ли раненого. Среди улицы валялся. Из поселка скот угнали, убили кого-то…

– Убили кого-то, – передразнил капитан. – Ты не на гражданке. Должен изъясняться точно, конкретно. Цифры, факты.

– Если бы я знал эти цифры, то доложил, – ответил подчиненный. – Пусть местные менты мертвяков считают.

– Если эти менты вообще появятся, – уточнил капитан. – В чем лично я очень сомневаюсь. А где тот бандит?

– Не довезли, товарищ капитан. Помер в дороге. У него горлом кровь пошла. Наблевал мне на сапоги и подох.

– Что за личность?

– Шут его знает, товарищ капитан. Мародер. Беглый зэк или кто. Документов при тем не имел. Карманы набиты жевательным табаком в пачках. И еще бабу привезли. Кажется, раненая. Даже не знаю, живая она сейчас или уже того… Отошла.

– Ну и какого хрена вы притащили сюда эту падаль? – капитан говорил чисто, но как-то отрывисто, будто пес лаял. – Бабу они привези ни живую ни мертвую. И какого-то дохлого ублюдка. Ты чем соображаешь, задницей? Или ты задницу дома оставил? Бросили бы их в степи. Чего теперь прикажешь делать? Могилы рыть? Больно много чести для этих…

Офицер длинно заковыристо выругался, хотел продолжить матерную тираду, но телефонный звонок оборвал беседу.

– У меня все два взвода солдат, половина – зеленый молодняк, – пролаял в трубку офицер. – Как мне с такими силами прочесать местность площадью в полторы тысячи километров? Вот и я не знаю. Да, пока штаб на территории районной больницы. Завтра уходим отсюда к едрени матери, выдвинемся на юг. Вот же бля выпала честь… Они выпустили зэков из тюрьмы, а мне за ними бегай. Вот же козлы, чурки недоделанные…

Дальше Панова не слышала. Два мужика в коротких белых халатах подхватили носилки, перетащили из коридора в большую комнату и ушли. В стекла царапались ветки хилой яблони, стены покрашены белой краской, посередине комнаты хирургический стол и пара стульев. В углу раковина и зеркальце на стене. Дальше события развивались так быстро, что Панова не успевала опомниться.

Мужики в халатах вернулись, бесцеремонно сорвали с нее одежду, только побрезговали снять нижнее белье, трусики и короткую майку. Ощупали руки и ноги, помяли бока. Подхватив под плечи, подняли и поставили на ноги возле рукомойника. Еще до того, как санитар наклонил ее голову над раковиной, Панова успела посмотреть в зеркало, но не узнала себя. Кровь на лице запеклась, кожа покрылась бурыми чешуйками, волосы слиплись в темные сосульки, губы распухли, кровь и грязные разводы на шее и груди почти не видны под слоем красноватой пыли. Санитар полил на голову водой из ковшика, другой плеснул какую-то жидкость, пахнувшую скипидаром.