Крестная дочь - Троицкий Андрей

– Руки, молодые люди.

Следом за ним появился узбек в куцем пиджаке и черных штанах, туго обтягивающих кривые ноги профессионального наездника. Последним показался русский мужик, одетый в тельник в голубую полоску и форменные галифе. За несколько метров от него несло цветочным одеколоном. Вакс был вооружен пистолетом Макарова, за голенищем сапога торчал нож с коротким скошенным клинком и наборной плексигласовой рукояткой.

– Кто такие? – строго спросил он, приблизившись к Суханову.

– Переселенцы, – ответил за него Зубов. – Идем на юг.

– Я не тебя спросил, хоккеист, – Вакс ткнул Суханова стволом в грудь. – Ну, переселенец, хрена ты вылупился как параша?

Суханов понуро попустил голову и что-то буркнул себе под нос.

– Ты чего там бормочешь, тварь? – Вакс выставил ухо вперед. – А ну, погромче.

Не дождавшись ответа, размахнулся и влепил кулак в левую скулу незнакомца. Суханов боком повалился на землю, прижал одну руку к животу, второй защитил голову. Вакс, подскочил к нему, отставив ногу, навернул носком сапога по ребрам, снова ударил. Обернулся к Таймуразу и сказал:

– Этот хоккеист плохо отозвался о таджиках.

– А ты чего таджик? – спросил Таймураз.

– Не таджик… Но какая разница.

Вакс ткнул незнакомца каблуком в колено, тот застонал от боли, продолжая закрывать лицо рукой. Пожалуй, так об эту тварь все ноги отобьешь. Вакс кивнул Богату, здоровому мужику в тулупе, словарный запас которого стоял из пяти десятков слов, большей частью матерных, но и эти слова он употреблял редко и неохотно. Богат бросил Ваксу двустволку, что держал в руках, сам вытащил из-под ремня пистолет, направил ствол на Зубова. Тот, подняв ладони до уровня плеч, равнодушно таращился на горизонт или поднимал взгляд к небу. Будто надеялся, что сам господь выглянет из облаков и протянет руку помощи, мускулистую и волосатую. Надежда была так себе, совсем слабая и, похоже, этот русский понимал, что дело пахнет могилой. И этот запах ему сильно не нравился.

Вакс взял ружье за ствол обеими руками и прикладом въехал Суханову в бок. Удар был несильный, Вакс только разминался, соображая, куда бы еще ударить, чтобы вышло побольнее. В лицо или по ребрам? Еще не отошедший после вчерашней попойки, хотя пил меньше других, он слишком долго принимал решение. А когда принял, ударил в бок.

Карим вышел во внутренний двор больницы, присев на крыльце, выкурил сигарету и вернулся обратно в корпус, темным коридором добрался до кладовой, где хранил свои вещи. Он пнул ногой мешок с тряпьем больных, поступивших за последние две недели. Здесь же лежали вещи Пановой, якобы ушедшие на дезинфекцию. Интересно, за каким чертом ей понадобился грязный пиджак и штаны? Не хочет ли она намылить лыжи из больницы? Такой сценарий в планы Карима не входил, он сильнее ударил по мешку с одеждой, отфутболив его в дальний темный угол кладовой. А сверху бросил пару пустых коробок.

Свет в больницу давали на час-полтора, обычно с девяти вечера, но сегодня врубили пораньше из-за того, что здесь разместилась солдатня. Ток пустили слабый, лампочки едва светили. Он вытащил из сумки фонарь и опустил в карман халата несколько леденцов в цветных бумажках. Заперев дверь, двинул в другое крыло здания, вошел в палату, на двери которой висела табличка «Неврология и психиатрия». Растолкал девчонку лет тринадцати, дремавшую на койке у окна, посветил ей в лицо фонариком, чтобы быстрее просыпалась. Сунул в руку леденцы.

– Пойдем, Айгуль, – другие пациентки не спали, но Карим по привычке разговаривал шепотом, он поманил девчонку рукой. – Тапочки надень.

В коридоре он взял Айгуль за руку и довел до служебного выхода, вывел на пустой внутренний двор. Карим оглянулся, возле освещенных ворот курили солдаты. Он сплюнул и прибавил шага. Когда по тропинке прошли через заросли барбарисовых кустов, девчонка тихо заплакала.

– Не скули, – Каким включил фонарь, чтобы не споткнуться в темноте. – Я тебе еще конфет дам. Потом, позже. Понимаешь меня?

Айгуль была одета в длинную байковую рубашку, и хотя на дворе было еще не холодно, ее запястье, зажатое в ладони Карима, дрожало. Через минуту вышли к хижине на другой стороне больничного двора. Через единственное окно, заклеенное газетами, пробивался едва заметный свет. Раньше здесь хранились истории болезни, но пару лет назад кто-то все вывез из больницы, пустил бумагу на растопку печей, а помещение некоторое время пустовало. В домике было две тесных комнатенки и две двери, одна выходили в темный переулок, другая на больничный двор.

Одно время здесь жил инвалид, больничный сторож, охранявший заднюю калитку и ворота. Но год назад его загрызли одичавшие собаки. Тогда Карим сообразил, что домик можно использовать с выгодой для себя. Он врезал новые замки, в маленькой комнате поставил железную печку, вывел трубу через крышу, в соседнюю комнату, втрое больше первой, приволок два лежака с пружинными матрасами, сюда же перетащил конторский стол из врачебного кабинета, лампу с пластиковым абажуром и даже чернильный прибор. Бронзовый орел накрывал своими крыльями две чернильницы с откидывающимися крышечками. По стенам развесил цветные картинки с полуголыми девицами, иностранными машинами и цветной портрет Достоевского. Получилось очень красиво и уютно, как у мамы дома.

Карим поднялся на невысокий порог, открыл дверь своим ключом и впустил в комнату Айгюль. Пахло самодельным пивом, дешевым табаком и канабисом. За столом играли в карты два старых приятеля Рашид и Тимур, с ними второй день приходил некий дядя Гоша из Куляба. Игра шла вяло, с переменным успехом. Гости, дожидаясь Карима и девчонку, курили самокрутки и травили байки. Дядя Гоша, усевшись на подушку, лузгал семечки и через губу сплевывал шелуху на земляной пол. Он был тощий, как бродячий пес, видно, на зоне подхватил туберкулез или еще какую заразу, но зато жилистый и сильный. Все тело от самой шеи до пупа было покрыто татуировками: голые бабы, церковь с пятью куполами, змейки, проколотые сердца, голова дракона и множество фашистских свастик… Эту любопытную живопись целый день разглядывать не устанешь.

Карим подтолкнул девчонку к свободной койке. Конфетки вывалились из руки Айгюль. Но поднять их не разрешили.

– Я шесть конов выиграл, – Тимур толкнул девчонку к кровати. – Значит, я первый. А дядя Гоша за мной.

– Ты только заплати сначала, а потом все остальное, – Карим свел брови на переносице. Дружба дружбой, но за удовольствие полагается три сома. – На халяву – хрен чего получишь.

– Тоже друг называется, – Тимур покачал головой. – В ящик загляни. Уже лежат твои паршивые деньги. Крохобор. За копейку в мечети пернет.

Он задернул сатиновую занавеску, послышался перезвон пружин, шепот и тихая возня. Рашид перетасовал карты, и бросил колоду на стол, теперь не с кем переброситься, потому что Карим большой чистоплюй, все сочиняет планы на дальнейшую жизнь: даже в дурака не играет и план редко курит. Все откладывает деньги, хочет отчалить в большой город и там выучиться на зоотехника или, бери выше, настоящего врача. Тогда к нему на хромой козе не подъедешь: важный хрен, станет бабки экскаватором загребать, а прежним кентам руки не подаст.

– Говорят, вчера в больницу русскую бабу привезли, – Рашид раскрыл жестянку с табаком, высыпал на стол щепоть канабиса, собираясь засмолить новую самокрутку. – Молодуха. И вроде не очень страшная. А ты нам все водишь этих мочалок из психушки. Их за бесплатно никто не станет… А с нас по три сома лупишь. Приведи русскую.

Карим сам хотел сообщить новость о русской девчонке, но, оказывается, слухи уже разлетелись, как саранча в жаркий ветреный день. Он был разочарован, но вида не показал.

– Приведу завтра, когда солдаты уедут, – ответил Карим. – Они сегодня собирались смотаться, но остались. Завтра точно уберутся. Вдруг она орать начнет или что… Хорошая девка. Молодая, все на месте, – но провел рукам по груди. – Кожа гладкая, как шелк. Короче, по десять сомов с носа. Вот так.

– Ты что совсем что ли… Десять сомов…

Рашид покрутил пальцем у виска, но дядя Гоша осадил.

– Сказано – десять. И все. Без базара, – он улыбнулся, обнажились стальные коронки. – Девка хоть теплая?

– Теплее не бывает, – Карим поднял вверх большой палец. – Давно таких не видел. Гладеньких… Я с ней беседу за жизнь провел. Про любовь и все такое. Сто кило дерьма на уши навешал. Улыбается – ей нравится, когда про любовь шпарят. Короче, девку можно брать голыми руками. Не обожжешься. Может, она сама этого хочет. Ну, любви…

Карим посмотрел на портрет Достоевского: взгляд классика казался печальным, каким-то отстраненным. Карим докурил сигарету и высморкался.

– А из каких она краев? – дядя Гоша задрал майку, вытащил из-под брючного ремня ТТ, положил пистолет на стол. И начал скрести ногтями исколотый живот. – Не из Куляба? Может, землячка. Тоска… Хоть бы землячкой оказалось. Поговорили о том о сем. А уж потом…