Королева Юга - Перес-Реверте Артуро

– Ты можешь поехать со мной, – проговорил он наконец. – В Альхесирасе хорошо… Мы бы виделись каждый день. Вдали от всего этого.

– Я не знаю, хочу ли я видеть тебя каждый день.

– Странная ты. Очень странная. Я и не знал, что вы, мексиканки, такие.

– Я не знаю, какие мексиканки. Я знаю, какая я. – Она мгновение подумала. – Иногда мне кажется, что знаю.

Она бросила окурок и придавила его подошвой.

Потом обернулась посмотреть, не ушел ли Дрис Ларби.

Его уже не было. Тереса встала и сказала, что ей хочется прогуляться. Сантьяго, все еще сидя и нашаривая деньги в заднем кармане брюк, продолжал смотреть на нее, но уже с иным выражением. С улыбкой. Он всегда знал, как нужно улыбнуться, чтобы разогнать для нее все черные тучи. Чтобы она сделала что-нибудь. Например, пообщалась с Абделькадером Чаибом.

– Черт возьми, Тереса.

– Что?

– Иногда ты похожа на девчонку, и мне это нравится. – Поднявшись, он положил на столик несколько монет. – То есть, когда я вижу, как ты идешь, и все такое. Ты идешь, а попка у тебя так и танцует, потом поворачиваешься… так бы и съел тебя всю, как свежий персик… И грудь у тебя…

– Что – грудь у меня?

Сантьяго склонил голову набок, ища подходящее определение.

– Красивая, – серьезно закончил он. – Самая красивая во всей Мелилье.

– Ничего себе… Это что – испанский комплимент?

– Ну… не знаю. – Он подождал, пока она не отсмеялась. – Просто мне это пришло в голову.

– Только это? Больше ничего?

– Нет. Мне нравится, как ты разговариваешь. Или молчишь. Мне от этого становится… не знаю… что-то во мне происходит… какие-то чувства. Разные. И нежность тоже – наверное, это самое подходящее слово.

– Вот и хорошо. Мне приятно, если ты иногда забываешь о моей груди и становишься нежным.

– А мне и не надо ни о чем забывать. Твоя грудь и моя нежность – одно с другим вполне вяжется.

Она сбросила туфли, и они пошли по грязному песку, а потом среди камней, по кромке воды, под золотисто-рыжими стенами крепости, из бойниц которой торчали ржавые пушки. Вдали вырисовывался голубоватый силуэт мыса Трес-Форкас. На ноги им брызгала пена. Сантьяго шагал, засунув руки в карманы, временами останавливаясь и проверяя, не поскользнется ли Тереса на влажных камнях, покрытых зеленым мхом.

– А иногда, – сказал он вдруг, словно и не переставал об этом думать, – я смотрю на тебя, и вдруг ты выглядишь гораздо старше… Как сегодня утром.

– А что случилось сегодня утром?

– Я проснулся, а ты была в ванной, и я встал взглянуть на тебя, и увидел тебя перед зеркалом… Ты умывалась и смотрела на себя так, будто с трудом узнаешь. И лицо у тебя было, как у старухи.

– Страшное?

– Да просто кошмарное. Поэтому мне захотелось, чтобы ты снова стала красивой, я подхватил тебя на руки и отнес в постель, и мы добрый час кувыркались там.

– Не помню.

– Не помнишь, что мы делали в постели?

– Не помню, чтобы я выглядела страшной.

Конечно, все она отлично помнила. Тереса проснулась рано, с первым смутным, еще серым светом. Пение петухов на заре. Голос муэдзина, несущийся с минарета мечети. Равномерное «тик-так» часов на тумбочке. Ей не удавалось снова уснуть, и она смотрела, как все больше и больше светлеет потолок, а Сантьяго спит, лежа на животе, наполовину зарывшись лицом в подушку, с взлохмаченными волосами и жесткой щетиной на подбородке, касающемся ее плеча. Она помнила его тяжелое дыхание и его неподвижность, похожую на смерть. И внезапную тоскливую тревогу, от которой она вскочила с постели, добежала до ванной, открыла кран – и снова и снова плескала водой себе в лицо; а женщина, смотревшая на нее из зеркала, была похожа на ту, что смотрела на нее сквозь мокрые волосы в тот день в Кульякане, когда зазвонил телефон. А потом отражение Сантьяго у нее за спиной – с припухшими от сна глазами, голый, как и она сама, он обнимал ее, а потом снова отнес в постель, чтобы заниматься любовью среди смятых простыней, пахнущих ими обоими, спермой и теплом сплетенных тел. И призраки опять, до нового приказа, рассеялись вместе с сумраком грязного рассвета – на свете нет ничего грязнее этого нерешительного серого рассветного сумрака, который дневной свет, уже потоком льющийся сквозь жалюзи, загоняет обратно в ад.

– У меня с тобой иногда бывает как-то странно, понимаешь… – Сантьяго смотрел на синее море (оно было неспокойно, и прибой равномерно плескал о камни): смотрел опытным, почти оценивающим взглядом. – Вот вроде бы ты тут, рядом, я тебя крепко держу, и вдруг – раз! Ты уже где-то далеко.