Сон над бездной - Степанова Татьяна Юрьевна

– Ну, что там такое? – спросила их Олеся Михайловна. На галерее никто и не думал расходиться по спальням. Среди них Мещерский заметил и Павла Шерлинга в халате.

– Да ничего особенного, – ответил Кравченко. – Ваш официант по оплошности разбил посуду и устроил спектакль, боясь взбучки.

– Но я слышал, как он кричал, что кого-то видел. Кого он видел? – подозрительно спросил Шерлинг.

– Естественно, привидение, – ответил Кравченко. – А что он еще мог придумать в такой ситуации? Привидение – это ж классика.

– Уволить сволочугу завтра же. – Лесюк стукнул кулаком по каменной ограде галереи. – Колобродничаем тут из-за него полночи!

– Вадим, Сергей, можно я у вас немного побуду? С вами? – спросил Илья, когда они шли к себе.

– Конечно, – Мещерский не стал спрашивать у мальчика, почему он не идет к себе. – Хочешь, телевизор включим? Должен быть тут какой-нибудь ночной развлекательный канал.

В комнате включили телевизор. Кравченко нашел спутниковый «Плейбой», но Мещерский, отняв пульт, тут же переключил на другое – думать надо, что несовершеннолетнему показывать!

Кравченко только хмыкнул. Но казалось, Илья даже и не заметил, что его лишили «клубнички». Нейтральный выбор Мещерского пал на ночные новости. Показывали президента Украины в Верховной Раде, потом нового премьера. Потом пикет «голубых» на улицах Киева и в противовес пикет «оранжевых». То ли за вступление в НАТО, то ли против вступления, следом пошли кадры пресс-конференции Юлии Тимошенко. Потом корреспондент из Америки бойко начал сообщать новости о процессе над бывшим премьером Лазаренко.

– Его тоже по экстрадиции выдали, – сказал Илья. – И отца моего могут выдать.

– Неужели? – Кравченко словно впервые это слышал.

– Лучше бы его выдали, скорей бы уж. – Илья смотрел на экран.

– Илья, что бы там ни было с твоим отцом, тебе, сыну, так о нем говорить не пристало, – строго заметил Мещерский.

– Нам с матерью без него было бы лучше. – Илья поднялся.

– Что, уже уходишь? – спросил его Кравченко.

– Да.

– Хотел ведь побыть тут.

– Я пойду спать.

Но спать в эту ночь не пришлось.

Шум, крики. Крики, шум за дверью.

– Негодяй! Подонок!

– Папа, не надо! Папа, мы любим друг друга!

– Боже, Вадик, что опять?!! – Мещерский нашарил на столике рядом с лампой часы: четыре утра. За окнами – мгла. Снова туман в горах?

– Подонок, скотина! И это в дни, когда ее мать мертва! Я убью тебя! Пустите меня, я его прикончу!

Вопли за дверью. Мужской истерический голос – со слезами, с яростью, с надрывом. «Неужели это Шерлинг так?» – испугался Мещерский. Кравченко судорожно натягивал джинсы – не выскакивать же снова голяком?

Шум, крики. Крики, шум за дверью.

На этот раз не на галерее, не там, где был прежний ночной «сбор всех частей», а в просторной гостиной, где, несмотря на глухой предрассветный час, были зажжены все люстры, первым встретился Мещерскому и Кравченко Олег Гиз. Без черного с серебряным шитьем камзола, без ботфортов, в простыне, обмотанной вокруг бедер. Он пытался удержать вырывавшуюся из его рук растрепанную полуголую Злату.

– Пусссти меня!

– Злата, дорогая, пожалуйста, не надо!

– А я говорю, пусссти, дурак!

– Будет только хуже!

– Убери от меня руки, это ты во всем виноват. Ты и ее матери помогал мужа у живой жены отбивать, а теперь этой маленькой шлюхе потворствуешь! – Злата рванулась и, оставив в руках Гиза клок шелкового розового пеньюара, устремилась туда, откуда неслись взбешенные крики.

Спросонья Мещерский не сразу понял, что весь этот содом творится в спальне Маши Шерлинг. Дверь спальни была распахнута. Свет горел, как и в гостиной. В дверях Мещерский увидел Илью – мальчишка снова не спал, находился в гуще событий. Цеплялся за косяк, смотрел, словно боялся упустить малейшую деталь. В спальне были Павел Шерлинг, Олеся Михайловна и ее муж. В углу смятой постели, прикрывшись до подбородка простыней, скорчилась всхлипывающая Маша. Тут же был и Богдан. На голове его все еще был золотой лавровый венок триумфатора – и ничего, кроме венка. Богдан стыдливо закрывался подушкой, пытался дотянуться до трусов, брошенных на ковер. Но Шерлинг наступил на его трусы ногой. А самого Богдана с силой толкал в голую загорелую грудь.

– Подонок! Грязная гадина! И это все, когда ее мать мертва, еще даже не предана земле!

– Папа, не смей его оскорблять, я его люблю! – крикнула Маша.

– Молчи, я с тобой еще потом поговорю! – Павел Шерлинг с размаха наградил дочь звонкой пощечиной. – Проститутка!

– Выбирайте выражения, дорогой! – крикнула Олеся Михайловна. – Что вы тут цирк нам среди ночи устраиваете?

– Цирк? Мою дочь изнасиловал, обесчестил этот вот подонок, ваш дражайший сынок!

– Я изнасиловал?! Да вы что, белены, что ли, объелись? – завопил Богдан. – Машка, скажи им, как дело было! Ну!

– Как же, скажет она вам правду! Эта девка, эта потаскуха, подзаборная дрянь! – В общий гневный хор вступила Злата Михайловна, ворвавшаяся в спальню как фурия-мстительница.

– Не смей так говорить о моей дочери! – рявкнул Шерлинг.

– Сам же только что ее проституткой назвал! – Злата сжала кулаки.

– Заткнись, думаешь, я не знаю, по какой причине ты племянничка защищаешь?

– Я его не защищаю. Но твоя дочь, Пашка, она тоже хороша, стерва развратная!

– Да прекратите вы! Замолчите! – старался перекричать их Андрей Богданович Лесюк.

– Илья, немедленно вон отсюда!

Мещерский и Кравченко увидели Елену Андреевну – шум разбудил и ее. Она тщетно пыталась выдворить Илью из спальни. Он упирался.

– Вон, без разговоров, рано еще тебе на такие вещи смотреть!

– Мне рано? – Илья грубо, зло оттолкнул мать. – Да они трахались тут! И раньше трахались!

– А тебе бы только шпионить за мной, придурок недоразвитый! – гневно крикнула Маша. – Ну, что вы все на меня уставились? Да, он был со мной, здесь. – Она схватила Богдана за плечо, развернула к себе. – Да, мы любовью занимались. Да, трахались, когда моя мать еще не похоронена. А что – нельзя? Где это написано, в каком законе?

Павел Шерлинг замахнулся на нее, но ударить не смог – Гиз удержал его руку.

– Я люблю его, больше жизни люблю. И мне не стыдно, поняли? Мне совсем не стыдно. Мне очень даже хорошо сейчас. Гораздо лучше, чем было. Это и есть жизнь. Она такая, – надрывалась Маша. – Надо жить, пока живется, пока мы все еще теплые, ходим, дышим. Пока мы еще живые, а не мертвые, как моя мать, которую вы все ненавидели, которую вы и убили!

– Девочка, опомнись, что ты такое несешь? Мы убили твою мать? – Олеся шагнула к постели.

Маша рванулась к Богдану – только с ним она хотела делить свое горе и свой позор, – оплела его как плющ и зарыдала, уткнувшись лицом в его голую грудь. Венок триумфатора тускло блестел в его темных кудрявых волосах.

– Богдан, помнишь наш разговор? – спросила Олеся Михайловна.

– Но, мама, я…

– Ты женишься, сынок.

– Мама, нет!.. Ну ладно, конечно, раз уж…

– Мой сын женится на твоей дочери, Павлик, – устало подытожила Олеся Михайловна. – Сразу же после похорон Лиды они распишутся и обвенчаются в церкви.

– Как ты смеешь за него решать такие вещи? – воскликнула Злата.

– Он мой сын, я могу за него решать все. А ты лучше помолчи.

– Он не женится на ней!

– Кто ж ему помешает, уж не ты ли, сестра? – Олеся Михайловна оглядела Злату с ног до головы, потом отстранила Павла Шерлинга, все еще яростного, растерянного, в сторону, нагнулась, подняла с ковра трусы и королевским жестом протянула их сыну.

– А ты что воды в рот набрал? – прошипела Злата Андрею Богдановичу. – У тебя и голоса своего уже нет?

– А что говорить? Мы порядочные люди, не какие-нибудь там. У нашей семьи репутация. Раз такое дело… раз уж так случилось… нехай женятся, – Лесюк вздохнул. – Авось Богдашка остепенится, опомнится, а то и так весь уже истаскался по клубам ночным, да по б… своим.

– Андрий!

– Что Андрий? Ты-то уж помолчи, корова, – Лесюк отмахнулся от золовки. – Ладно, хватит, второй раз за ночь гопака вприсядку пляшем. Давайте расходиться. Богдан, геть отсюда, к себе. Натворил дел, бисово отродье! И вы тоже, давайте, давайте! Она теперь не кто-нибудь, она невеста нареченна моего сына, нечего на нее глаза пялить. Павел, Павлуша, пойдем поговорим, – он обнял Шерлинга за плечи. – Ну шо це такэ? Ну, мало ли шо по молодости бывает? А мы их, сволочат, женим!

– Сумасшедший дом, этот ваш Нивецкий замок, – констатировал Мещерский, когда они вернулись к себе. – Бедлам в натуре, это еще не считая «пана мертвеца» и глюков официанта. Вадим, а ты заметил, как у них у всех рожи перекосились, когда эта девчонка крикнула, что они ее мать убили?

– Я заметил, что эту тему скоренько замяли, закинули крючок о свадьбе. Я и еще кое-что заметил, слышь, Серега? Эй…

Но Мещерский не слышал уже ничего. Кровать, подушка. Сонный морок. Карнавал. Чья-то свадьба. Опрокинутая тележка. Спуск в подвал. Саван. Зубы. Факелы погасли. Ряженые разбежались…