Зеркало для невидимки - Степанова Татьяна Юрьевна

Но ведь кто-то, Клиника например, мог этого и не знать. О том, что Илону допрашивают, в цирке всем было известно. Колосов ведь и не скрывал этого.

Могли донести и Консультантову. Положим, он пытался обезопасить себя от ее показаний, а следовательно…

Но ведь, кроме Клиники, под подозрением и Геворкян, и Разгуляев, и, возможно, еще кто-то, кто пока держится в тени…

Сейчас очередь была за так называемыми «активными оперативно-поисковыми» мероприятиями. Шел повальный обыск. Но Колосов и стрельненские сотрудники уже сбились со счету, сколько раз они обыскивали этот чертов цирк!

Результатов обыска нетерпеливо ожидала и Катя.

Вот сейчас, сейчас они отыщут футболку, сравнят группу крови… Она глазами поискала в толпе Разгуляева. Вон он — с ним сотрудники розыска. Вот все они направились к его гардеробной.

Осмотр окончился. Катя ждала. Как? Ничего?!

Никакого оперативного движения? Как же это? Они что, слепые, не заметить такую улику!

— Сережа, я не понимаю, они… — зашептала она Мещерскому — Ты все сказал Никите?

— Сказал, не волнуйся.

— А отчего ж.., отчего у них вид, словно этой улики нет?

Мещерский хмурился. Он знал Лишь одно: смысла происходящего они с Катей уловить не могут.

И тут к ним подошел один из стрельненских сыщиков. Вроде бы для обычной процедуры — переписать имена и фамилии свидетелей, а также их адреса и телефоны.

— Никита Михайлович просил вам передать, — шепнул он, раскрывая блокнот, становясь под фонарем, чтобы свет падал на лист. — Поезжайте в отдел.

Ждите его там. Он просил, чтобы вы обязательно его дождались. Ваша как фамилия? — это уже было заявлено громко и строго официально.

— Катя, ты, кажется, хорошо печатаешь на машинке?

Это был первый вопрос, который задал Колосов, переступив порог кабинета в Стрельненском отделе, где они его ждали. Был третий час ночи. Они уже просто извелись от тревоги и нетерпения Мещерский семь раз звонил в Москву Кравченко. А тут вдруг — такие вопросы!

— Вы задержали Разгуляева? — воскликнула Катя. — Черт возьми, вы нашли футболку? Там кровь или не кровь?!

— Кровь. — Никита держал в руках папку, он вытащил из нее какой-то документ, положил перед Катей. Но она так устала и изнервничалась, что даже букв уже не различала.

— Значит, вы нашли футболку в гардеробной. Слава богу, — вздохнул Мещерский с облегчением. — А мы подумали, что .

— Мы нашли футболку в мусорном баке на задворках львятника, — ответил Колосов.

— То есть? Как она туда попала? Когда?! — Мещерский круто обернулся:

— Катя, ты же сказала — в вагончике!

Катя закрыла глаза рукой — какой яркий свет от этой чертовой настольной лампы. Странно, новость не оказалась для нее громом среди ясного неба. Она ждала чего-то подобного. ПОДЛЯНКИ.

— Вы сделали экспресс-анализ? — спросила она тихо.

— Сделали. Кровь. Первая группа. Но все дело в том, что у них у всех первая — у Погребижской, Петровой и… Разгуляева. И у Воробьева, между прочим, тоже. — Колосов говорил, а сам листал справку, словно искал в ней что-то нужное.

— Подожди, а откуда вы так быстро узнали, какая группа у Разгуляева? — удивился Мещерский. — Вы что, его раньше проверяли? Никита вздохнул: группу крови дрессировщика и администратора ему назвал и документально подтвердил цирковой фельдшер всего час назад. Он объяснил начальнику отдела убийств, что травмы на манеже — дело обычное. И в обязанности фельдшера входило не только оказание немедленной помощи пострадавшим, но и хранение, и накопление сведений медицинского характера — «анамнеза», как он учено выразился, — на абсолютно всех членов труппы.

Колосов не стал сообщать Кате и Мещерскому, какое жгучее разочарование испытал, узнав, что эта улика оказалась на поверку не такой уж и убойной.

Футболку первоначально предъявили на опознание артистам труппы. И никто (никто!) из опрошенных не признал в ней вещь, принадлежащую конкретному лицу. «Вроде видел», «Кажется, видел», «Не помню точно» — все ответы оказались одинаковыми. Сам Разгуляев отпираться не стал: да, это моя вещь. На вопрос — откуда на футболке кровь, только плечами передернул: что же вы меня спрашиваете? Не на ваших ли глазах, уважаемый Никита Михайлович, меня в клетке порвали? Не на ваших ли глазах мне была первая помощь оказана и я в травмпункт уехал? Он небрежно засучил рукав черного трико (это был, как отметил Никита, другой, не вчерашний сценический костюм, располосованный леопардом), продемонстрировал тугую повязку. С внутренней стороны предплечья на белой марле проступило бурое пятно.

«Сделал неловкий жест, шов разошелся, — объяснил Разгуляев. — Испачкал футболку как раз перед выступлением, решил сменить».

— Никита, а почему ты не спросил: как же он объясняет, что вещь сначала была у него в гардеробной, а затем, причем сразу после того, как стало известно об убийстве, оказалась на помойке? Он ее сам выбросил? Почему? — Мещерский с любопытством заглядывал в справку, которая поглощала все колосовское внимание.

— А ты, Сергей, считаешь, что именно это сейчас нужно спрашивать? Катя, будь добра… — Колосов, казалось, нашел нужное в справке. — Я понимаю, в каком ты сейчас состоянии… Жаль девчонку. И мне тоже жаль. Красивая была, хотя, по-моему, не слишком добрая… Катя, но мне срочно нужна твоя помощь. Ты ведь на машинке и на компьютере как бог печатаешь, а я одним пальцем с грехом пополам.

Господи, опять он с этой машинкой! Катя взяла документ в руки.

— Что мне нужно сделать? — спросила она.

— Этот вот лист прямо сейчас перепечатай для меня с некоторыми изменениями. Какими — я тебе сейчас продиктую.

Катя пробежала глазами текст. Это было заключение экспертизы по поводу стартового пистолета, переделанного под боевой, из которого и был убит Севастьянов. Комплексные исследования: баллистика, горюче-смазочные вещества и дактилоскопия.

— Изменим вот этот абзац в середине. Вместо формулировки «с некоторой долей вероятности можно утверждать, что обнаруженный отпечаток принадлежит гражданину Геворкяну Б. Л.» ты сейчас напечатаешь… — Колосов посмотрел на Катю:

— «Выводами экспертизы достоверно установлено, что данный отпечаток принадлежит гражданину Геворкяну Б. Л.».

— Ты никогда прежде не был замечен в должностных подлогах. — У Кати, однако, не было сил спорить с ним, убеждая, что так не делают и так не поступают честные люди. — Я не понимаю, отчего именно сейчас ты так озабочен этой грубой подделкой?

— Потому что в дежурке сидит ее муж и ждет меня. — Колосов снял с соседнего стола машинку, поставил перед Катей, вставил туда чистый лист. — Потому что здесь и сейчас я буду говорить с ним предметно и по существу. И начну я не со смерти его жены, а с этого пистолета, о котором мы все тут вроде уже подзабыли.

И Катя напечатала текст. Напечатала ЛИПУ. Мещерский сидел в углу на стуле, курил. Он впервые стал свидетелем того, на что приходится идти, когда в деле не клеится ни черта, а только прибывают и прибывают мертвецы.

Геворкян ждал Колосова внизу. В принципе его никто не удерживал в отделе. Начальник отдела убийств просто попросил его проехать в милицию для беседы.

На людях Геворкян кое-как крепился. Жадно курил, кашлял. Кашель походил на подавленные всхлипы.

Но, словно стыдясь, Геворкян торопливо, судорожно затягивался дымом. Сигарета превращалась в последнюю соломинку, за которую можно было схватиться.

И снова кашлял. Гулко и надрывно.

Колосову в глубине души было жаль этого человека. И подозрения, что он вполне может оказаться убийцей, жалость эту не уничтожали. С той самой встречи с Погребижской Никита понял, что Геворкян, как говорится, срубил сук не по себе и расплачивался за это. Илона была чересчур красивой для этого невзрачного чернявого коротышки. И вообще, они представляли странную пару. Что их связывало? Это было для Колосова полнейшей загадкой. Геворкян наверняка бурно, трагически ревновал свою жену.

И у него имелись к тому все основания. Однако он великодушно, если не сказать рабски, прощал ей измены, заботился о ней как мог… И за одно за это Колосову было его жаль. Однако могло случиться так, что в один прекрасный момент терпение даже у самых послушных и преданных лопается, и вот тогда…

Никита припомнил свою — почти стопроцентную — уверенность перед осмотром слоновника в том, что они обнаружат там тело именно жены Геворкяна. Тогда он ошибся. Убитой оказалась маленькая уборщица, у которой в цирке вроде совершенно не было врагов. Но он ошибся лишь во времени, потому что спустя всего несколько дней пришлось осматривать уже труп Илоны. И именно у ее мужа, по мнению Колосова, и был один из самых сильных побудительных мотивов к убийству и ее, и ее любовника Севастьянова — жгучая ревность. Ненависть. , И тем не менее, несмотря ни на что, Геворкяна было жаль, потому что…