Кроваво-красная текила - Риордан Рик

По закону подлости, как только я дозвонился до Карла, по телевизору перестали передавать репортаж о бейсбольном матче и включили проповедь Бакнера Фэннинга из баптистской церкви Святой Троицы. Я дотянул телефон до гостиной, насколько хватило шнура, и теперь пытался достать ногой до панели управления в надежде либо выключить телевизор, либо найти другой канал. Однако Бакнер весьма эффективно противостоял всем моим усилиям. Загорелый, в безупречном костюме, ласково улыбаясь, он убеждал меня принять Бога.

— Ага, — вставлял я в нужных местах монолога Карла. — Это просто ужасно.

Через некоторое время Карл дал мне возможность задать свои вопросы, спросив, зачем я вернулся в город.

— Если я захочу посмотреть на бумаги из расследования смерти отца, к кому я должен обратиться?

Он сделал солидную затяжку и хрипло закашлялся.

— Господи, сынок. Ты вернулся, чтобы в этом разобраться?

— Нет, — ответил я. — Но, может быть, я смогу взглянуть на дело свежим взглядом, более объективно, и, возможно, тогда мне удастся оставить прошлое в прошлом.

Я слышал, как он выдувает дым в трубку.

— Не проходит недели, чтобы он мне не снился, — сказал Карл. — Я все время вижу, как он лежит там, около своей двери.

Мы оба замолчали. Я думал о бесконечных пяти минутах между мгновением, когда мой отец упал на землю и приехала «Скорая помощь». Мы стояли, Карл и я, и смотрели, как продукты, высыпавшиеся из мешка, катятся по тротуару, следуя за ручейками крови. Я тогда замер и не мог пошевелиться. Карл же, наоборот, принялся расхаживать взад и вперед, перечисляя, что они с Джеком планировали сделать на выходных, какой была бы охота, какие анекдоты рассказывал ему Джек накануне вечером. И все время вытирал слезы, зажигал и ломал одну за другой сигареты. Банка с вареньем закатилась в согнутую руку отца и пристроилась там, точно плюшевый медвежонок.

— Не знаю насчет того, чтобы оставить прошлое в прошлом, — сказал Карл.

Тем временем Бакнер Фэннинг приступил к докладу о своем последнем посещении Иерусалима.

— С кем мне поговорить, чтобы посмотреть отчеты, Карл?

— Это внутреннее дело, сынок. К тому же прошло слишком много времени. И, вообще, так не делается.

— Представь на минутку, что делается.

Карл выдохнул мне в ухо.

— Помнишь, Драпиевски? Ларри Драпиевски? Около года назад он стал помощником шерифа.

— А в полицейском управлении?

Карл зашелся в новом приступе кашля, который продолжался минут пять, после чего ответил на мой вопрос:

— Я бы попробовал поговорить с Кингстоном из отдела криминальных расследований, если, конечно, он еще там работает. Он всегда был должен Джеку то за одно, то за другое. Несколько лет назад ФБР пересматривало дело, но тут я ничем тебе помочь не смогу.

Я не помнил ни Драпиевски, ни Кингстона, но решил, что для начала сгодятся и они.

— Спасибо, Карл.

— Ну да, извини, что не слишком тебе помог. Когда ты позвонил, я подумал, что это мой сын, он живет в Остине. Знаешь, он уже месяц не объявлялся. В первую минуту мне показалось, что это он.

— Береги себя, Карл.

— Отличный способ убить время в середине дня, — сказал он. — Мы с тобой поболтали, и я дождался передачи «Шестьдесят минут».

Я повесил трубку, представив себе, как Карл Келли сидит в своем доме в полном одиночестве, в старческой руке зажата сигарета; он живет телевизионными шоу и ожиданием звонков из Остина, которые так и не раздаются. Я присел на минутку, Роберт Джонсон тут же запрыгнул ко мне на колени, и мы немного послушали Бакнера, рассуждавшего о духовном исцелении. Потом я выключил телевизор.

— Малыш Трес, — рассмеялся Ларри Драпиевски. — Господи, и уже совсем не тот семилетний мальчишка, который сидел на моем столе и съедал весь крем из пышек.

Как только он это сказал, у меня всплыло смутное воспоминание о Драпиевски — крупный мужчина, гладко зачесанные рыжие волосы, добрая улыбка, покрытое потом лицо, похожее на марсианский пейзаж, и большие руки, всегда полные какой-то еды.

— Угу, тот самый, только через двадцать лет и после бессчетного числа пышек никто не называет меня «малыш», — сказал я.

— Добро пожаловать в наш клуб, — сказал Драпиевски. — Итак, какая у тебя проблема?

Когда я рассказал ему, зачем позвонил, он так надолго замолчал, что мне стало не по себе. Вращающийся вентилятор шуршал воздухом прямо мне в ухо.

— Ты же понимаешь, что документы по расследованию смотрела куча народа, — сказал он, наконец. — Половина управлений в городе и округе, ребята из ФБР… Все хотели поучаствовать. Если ты рассчитываешь найти что-то, чего никто не заметил раньше, расслабься. Ни пол шанса.

— Значит, вы мне не поможете?

— Я этого не говорил.

Я услышал, как он принялся перекладывать бумаги на своем столе. Через некоторое время Ларри выругался.

— Где ручка? — спросил он у кого-то. Потом обратился ко мне: — Дай мне номер твоего телефона, Трес.

Я продиктовал номер своего телефона.

— Хорошо, мне понадобится пара дней, — сказал он.

— Спасибо, Ларри.

— И еще, Трес… это личная услуга. Пусть так останется и дальше.

— Разумеется.

Он откашлялся:

— Я очень многим обязан твоему отцу. Понимаешь, наш шериф исключительно болезненно реагирует, когда деньги налогоплательщиков уходят… ну, скажем, на бессмысленную работу. И то, что дело касается его предшественника, который трижды побеждал на выборах, тоже не помогает, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Потом я позвонил в полицейское управление Сан-Антонио. После того как меня в течение нескольких минут переключали с линии на линию, я, наконец, добрался до детектива Шеффера, голос которого звучал так, будто он только что проснулся. Он сообщил мне, что Ян Кингстон, раньше работавший в отделе криминальных расследований, два года назад перебрался в Сиэтл и руководит большой частной охранной фирмой. Бывший партнер Кингстона, Дэвид Эпкар, в настоящий момент караулит маленький участок на кладбище Сансет.

— Замечательно, — пробормотал я.

Шеффер громко зевнул, как будто кто-то решил пропылесосить ему рот — такой получился звук.

— Вы не повторите ваше имя? — спросил он.

Я повторил.

— Как Джексон Наварр, шериф округа, которого убили?

— Угу.

Он заворчал, очевидно, выпрямился на своем стуле.

— Это была самая огромная заноза в заднице с тех пор, как убили судью Вуда, — сказал он. — Траханый цирк, да и только.

Его заявление, мягко говоря, не тянуло на интерес, наполненный сочувствием. Однако, понимая, что других вариантов у меня нет и я должен что-то сказать, прежде чем детектив снова погрузится в сон, я решил попотчевать Шеффера своей лучшей песней и танцем. К моему огромному удивлению, он не повесил трубку.

— Хм-м-м. Позвоните мне, скажем, через неделю, Наварр. Если мне представится возможность добраться до дела, может, я сумею ответить на пару вопросов.

— Это невероятно любезно с вашей стороны, детектив.

Мне показалось, что он захрапел еще прежде, чем трубка легла на аппарат.

Несмотря на приближение заката, на улице было еще недостаточно прохладно, чтобы отправиться на пробежку, не опасаясь получить тепловой удар. Я решил сделать пятьдесят отжимании и упражнении на брюшной пресс в гостиной, затем киба-дачи[22] и «стойку лука», ма-бу — каждую по десять минут. Роберт Джонсон валялся на кухне на прохладном линолеуме и наблюдал за мной. Закончив тренировку и чувствуя, как горят мышцы, я лег на спину, предоставив кондиционеру высушить пот с тела и прислушиваясь к затихающим голосам цикад на улице. Роберт Джонсон заполз ко мне на грудь и уселся, поглядывая на меня сверху вниз сквозь полуприкрытые глаза.

— Хорошо размялись? — спросил я у него.

Он зевнул.

Я распаковал несколько коробок, выпил пару банок пива и посмотрел на светлячков, порхавших в сумерках на заднем дворе Гэри Хейлса, пытаясь убедить себя, что вовсе не сражаюсь с отчаянным желанием позвонить Лилиан. «Дай ей немного времени», — говорил я себе. И сам же отвечал: «Никаких проблем». А то, что я постоянно пялился на телефон, было всего лишь совпадением.

Я порылся в коробке с книгами и нашел письма Лилиан, лежавшие между семейством Сноупсов и остальным округом Йокнапатафа.[23] Прочитал все, начиная с первого, пришедшего в мае, и заканчивая тем, которое получил в прошлый четверг, как раз, когда собирал вещи. Закончил читать и понял, что мне стало еще хуже.

Я разозлился и снова принялся рыться в коробке в поисках чего-нибудь попроще — может, Кафки или отчета о Черной Чуме, но вместо этого наткнулся на блокнот с записями отца.

Блокнот был огромным, на трех кольцах, в холщовом переплете и забит самыми разными листками и бумажками с записями, которые отец так и не удосужился выбросить. А еще я нашел пожелтевшие рисунки, сделанные им для меня, когда мне было лет пять или шесть — похожие на палочки фигурки солдат и самолеты, иллюстрировавшие его не слишком трезвые истории о Корейской войне. Я обнаружил письма, так и не отправленные друзьям, давно уже умершим и не дождавшимся этих писем, бесконечное множество страниц с записями, посвященными старым и неизвестным мне делам, и списки продуктов, составленные перед походами в магазин.