Приговоренные - Троицкий Андрей

Куприн подумал, что до цели метров тридцать или того меньше. Пора начинать. Он открыл рот, чтобы дать приказание, выдавил из себя какой-то мычащий звук и почувствовал во рту такую сухость, что едва ли мог пошевелить языком. Обернулся назад, и его взгляд встретился с презрительным взглядом Артема. Тот шагнул вперед, одной рукой схватил Колю за шиворот курточки, другой выдернул из-за пояса автоматический пистолет и медленно опустил ствол вниз, словно решая, в какую ногу мальчишки удобнее стрелять.

Куприн увидел, как Аносов бросил чемодан, что-то прокричал и побежал вперед, к сыну. Бородатый мужик остановился, сбрасывая с плеч лямки рюкзака, и готов был побежать следом. Куприн не услышал выстрела, только увидел, как на груди Артема появилось темное отверстие. Он пошатнулся и выпустил мальчишку. Вторая пуля попала Артему в голову.

Куприн не слышал и второго хлопка, он не понял, откуда прилетели пули, сразившие Артема, лишь подумал, что на равнине винтовочный выстрел слышен за километр. Значит, стреляет специалист. Сотник, кто же еще…

Он вышел из ступора, вскинул руку с пистолетом и, трижды нажав на спусковой крючок, пустил все три пули в живот. Мужик споткнулся на бегу, полетел лицом на землю, а мальчик встал на колени, прикрыл голову ладонями и громко заплакал.

Куприн снова не услышал выстрела. Пуля вошла под правое ребро, ударила, обожгла. Его отбросило к камню, пистолет вывалился из разжавшихся пальцев. Ветер налетел, бросив в лицо горсть пыли, слезы навернулись на глаза. Он сел на горячую землю. Еще не было слабости, голова оставалась ясной, и боли не было, только жжение в боку. Его фиалковые глаза сделались темными, словно южная ночь.

И тут вторая пуля ударила в середину груди. Куприн хотел что-то сказать, но почувствовал, что захлебывается горячей кровью, которая хлещет из горла.

Аносов добежал до сына так быстро, как только мог. Мальчик сидел на земле и закрывал глаза ладонями. Он не хотел видеть перекошенного от боли окровавленного лица Куприна, уже не дышавшего. Не хотел видеть другого мужчину, неподвижно лежавшего на песке. Мальчик решился открыть один глаз и посмотреть, что изменилось вокруг, но тут к нему подбежал Игорь Аносов и тоже упал на колени. Взял в ладони лицо мальчика, согнулся и поцеловал его в мокрые от слез щеки.

– Коленька… Сыночек… Дорогой мой…

За последнюю неделю, с того самого дня, когда он точно узнал, что обнимет Колю, Аносов не раз представлял себе сцену встречи с сыном. Бессонной ночью он, дожидаясь рассвета, думал о том, что скажет Коле, о чем спросит… Но сейчас все слова пропали, будто у Аносова отшибло память. Он гладил ребенка по голове, по худым плечам, по мокрым щекам. Он хотел вытереть детские слезы, но только размазывал по лицу пыль и грязь.

Аносов понимал, что сейчас и сам плачет. Понимал, что должен увести ребенка из этого опасного места. Понимал, что должен казаться сыну сильным и мужественным, но не мог сдержать слез, не мог подняться, будто ноги отнялись. Он заглядывал мальчику в глаза и говорил себе, что у покойной матери Коли глаза были точно такие же, светло-зеленые, миндалевидные. И ресницы длинные. Еще он подумал, что для руки, ампутированной чуть выше локтя, наверняка можно заказать такой протез… Такой… от настоящей руки не отличишь. Аносов задрал рукав курточки, глянул на неровные грубые швы, оставленные на детском теле, и заплакал еще сильнее.

– Коленька, мальчик мой, – повторял Аносов, – родной мой. Господи, я не верю… Сейчас мы пойдем домой. Сейчас пойдем. Дай мне немного посидеть, а то сердце лопнет.

– Сиди, папа, – сказал Коля. – Отдохни. Теперь куда торопиться?

Эти первые слова, сказанные сыном, вдруг успокоили душевную боль. Аносов подумал, что они с сыном встретились и теперь никогда не расстанутся. Это, в конце концов, самое главное. Все остальное – пустяки.

Лихно устроился в крайнем доме с восточной стороны поселка. Отсюда, через крохотное окошко, все пространство до большого камня просматривается прекрасно. Через армейский бинокль, установленный на штативе, Лихно во всех деталях видел сцену перестрелки и подумал, что оба бойца замешкались в самый последний решающий момент. Куприн опытный человек, исполнительный офицер, а как дошло до дела, повел себя хуже бабы. А Сотник из снайперской винтовки положил двух бывших офицеров, словно охотник пару жирных гусей. В том, что стрелял именно Сотник, сомнений не было. Другого хорошего стрелка поблизости нет.