А ты пребудешь вечно - Ренделл Рут

— Ну, во-первых, это скорее не ферма, а фешенебельный, приведенный в порядок жилой дом, а вся земля сдается в аренду. Во-вторых, он ничего не покупал. Это была часть собственности, находившейся в семейном владении. Суон нашел подход к своему дяде, и тот уступил ему Холл-фарм за номинальную сумму.

— Везет же некоторым, а? — сказал Берден, думая о закладных, покупках в рассрочку и неохотно выдаваемых банковских ссудах. — Никаких забот о деньгах, никаких проблем с жильем.

— Они переехали сюда в прошлом году, в октябре. Стеллу отправили в католическую женскую школу в Соингбери — дядя внес плату, — а Суон разрешил ей брать уроки верховой езды. Он и сам ездит верхом и немного охотится. Ничего серьезного. Но он ничем не занимается серьезно. Что касается Риверса, тот втихомолку сошелся с одной стюардессой и тоже женился. Суон, Розалинда и Стелла плюс их помощница по хозяйству устроились довольно комфортно в Холл-Фарм, и тут — как гром среди ясного неба — Стелла исчезает. Без сомнения, Стеллы нет в живых, ее убили.

— Похоже, — сказал Берден, — что Суон не имеет к этому отношения.

Уэксфорд упрямо сказал:

— У него не было алиби. И к тому же существует еще нечто менее осязаемое, нечто в личности самого этого человека.

— Он кажется слишком ленивым, чтобы совершить какой-нибудь агрессивный акт.

— Да знаю, знаю, — почти прорычал Уэксфорд. — И он вел с точки зрения закона безупречную жизнь. Нет никаких данных о насилии, психических расстройствах или хотя бы о его скверном характере. Его даже не считают бабником. Случайные подружки — да, по до встречи с Розалиндой он никогда не был женат или помолвлен и не жил с какой-нибудь женщиной. Но у него за спиной — целый ряд катастроф. Есть такая строчка в одном довольно мрачном сонете: «Кто, злом владея, зла не причинит…» Я не думаю, что это значит, что они сознательно не причинят его, нет, просто они ничего не сделают для предотвращения зла. Таков и Суон. Если он и не совершал этого убийства, то произошло оно из-за него. Либо по его вине, либо потому, что он такой, какой есть. Тебе не кажется, что все это какие-то причудливые фантазии?

— Кажется, — твердо сказал Берден.

Короткое лето святого Луки распространило свою славу по крайней мере еще на один день. Живые изгороди были нежного золотисто-зеленого цвета, а в палисадниках домов еще не почернели от мороза хризантемы и многолетние астры. Старость года надвигалась элегантно.

К ферме вела усыпанная опавшей листвой узкая дорожка, над которой нависала живая изгородь из камнеломки. Изредка позади этой пушистой массы возвышались сосны, и там, где на их стволы падало солнце, они были окрашены в розовато-коралловый цвет. Длинное, низкое, каменное, покрытое шифером здание стояло в конце этой дорожки, по большая часть этого каменного сооружения, увитого диким виноградом, скрывалась под пламенеющим багрянцем его листьев.

— Словно в каком-нибудь романе Пруста, — тихо сказал Уэксфорд.

Ссылка на Пруста осталась незамеченной для Вердена. Он смотрел на мужчину, который выходил из-за дома, ведя за собой рослого гнедого мерина.

Уэксфорд вышел из машины и подошел к нему:

— Мы приехали чуть пораньше, мистер Суон. Надеюсь, мы не причиняем вам неудобств?

— Нет, — сказал Суон. — Мы вернулись раньше, чем предполагали. Я собирался объезжать Шерри, по это дело может подождать.

— Это инспектор Берден.

— Как поживаете? — сказал Суон, протягивая руку. — Какие приятные солнечные деньки, правда? Не возражаете, если мы пройдем в дом?

Он был, безусловно, необыкновенно красив. Хотя Берден не мог бы сказать, в чем заключался секрет его красоты. Айвор Суон оказался ни высоким, ни маленьким, ни темным, ни светлым, и глаза его были того неопределенного цвета, который осторожно называют серым. Черты его лица трудно назвать очень правильными, его худощавая фигура не отличалась атлетическим сложением. Но он двигался с особой мужской грацией, полной томного ленивого обаяния, и ощущалась в нем какая-то особая привлекательность, немедленно приковывавшая к нему внимание.

Его голос был мягким и красивым, говорил он медленно и четко. Казалось, что в его распоряжении сколько угодно времени, и он всегда откладывал назавтра то, что не хотел делать сегодня. Было ему, как решил Верден, года тридцать три или тридцать четыре, но не слишком наблюдательный человек мог бы легко принять его и за двадцатипятилетнего.