А ты пребудешь вечно - Ренделл Рут

Мужчина, который сидел за письменным столом и писал, был сейчас спокоен и погружен в свое занятие. Назойливый визитер наконец ушел и оставил его наедине с самим собой и в покое, которого он заслуживал. Видимо, нечто подобное можно прочитать на его лице, подумал Уэксфорд, этот страшный отшельнический эгоизм, но он не мог видеть его лица, только голые ноги и ступни и ощущение полнейшей увлеченности своим делом. Он подозревал, что под меховым пальто ничего не было.

Уэксфорд понаблюдал за ним несколько минут, увидел, как он время от времени перестает писать и проводит толстым меховым рукавом по своему носу и губам. Уэксфорда бросило в дрожь. Потому что он знал, что стал свидетелем чего-то еще более личного, чем секретный разговор при любовной близости или в исповедальне. Сейчас человек не находился наедине с собой, он находился наедине с другим своим «я», с той другой личностью, которую, вероятно, никто не видел до сих пор.

Наблюдать этот феномен, это глубокое погружение в мир фантазий в комнате, которая была олицетворением традиционализма, казалось Уэксфорду возмутительным вторжением. Но тут он вспомнил бесплодные ожидания в лесу и надежду. И отчаяние Джеммы Лоуренс. Злость вытеснила стыд. Он встал на ноги и настойчиво постучал в стекло.

Глава 19

В нетерпеливой попытке войти в лифт Берден оттолкнул Гарри Уайлда.

— Ну и манеры, — буркнул репортер. — Не стоит толкаться. Я имею право войти и задать вопросы, если я…

Закрывшаяся дверь отрезала окончание его тирады, которая, по-видимому, сводилась к тому, что, несмотря на сдержанность и желание жить спокойно, он использует свое право, чтобы войти в более высокие сферы, чем кингсмаркхемский полицейский участок. Берден не хотел слушать. Ему надо только было выяснить, подтверждается или нет заявление Гарри о том, что мальчика нашли.

— Что насчет специального суда? — настойчиво спросил он, врываясь в офис Уэксфорда.

Старший инспектор выглядел в это утро усталым. Когда он уставал, его кожа принимала серый оттенок, а глаза казались меньше, чем обычно, но по-прежнему стальными под опухшими веками.

— Прошлой ночью, — сказал он, — я нашел нашего автора писем, некоего Арнольда Чарльза Бишопа.

— Но не мальчика? — задыхаясь, спросил Берден.

— Конечно, не мальчика. — Берден не любил, когда Уэксфорд говорил таким насмешливым топом. Его глаза почти пробуравили две аккуратные дырочки в и без того больной голове инспектора. — Он никогда даже в глаза не видел этого мальчика. Я нашел Бишопа в его доме на Спарта-Гроув, когда он сосредоточенно писал еще одно письмо мне. Его жены не было дома, она вела свой вечерний класс, его дети легли спать. О да, у него есть дети, двое мальчиков. Это с головы одного из них он срезал ту прядь, когда ребенок спал.

— О господи, — сказал Берден.

— У него навязчивая идея — он помешен на мехе. Хочешь, я прочту его заявление?

Берден кивнул.

— «Я никогда не видел ни Джона Лоуренса, ни его матери. Я не забирал его у его матери, его законного опекуна. 16 октября, около шести часов вечера, я услышал, как моя соседка, миссис Фостер, сказала своему мужу, что Джон Лоуренс пропал и что, возможно, будут организованы поисковые группы. Я поехал на велосипеде на Фонтейн-роуд и присоединился к одной из таких групп.

В дальнейшем, в октябре и ноябре, я написал три письма старшему инспектору Уэксфорду. Я их не подписывал.

Один раз я позвонил ему по телефону. Я не знаю, зачем я все это делал. Что-то находило на меня и заставляло это делать. Я счастливо живу в браке, у меня двое собственных детей. Я никогда бы не причинил вреда ребенку, и у меня нет никакой машины. Насчет кроликов я писал потому, что обожаю мех. У меня три меховых пальто, но моя жена этого не знает. Она понятия не имеет о том, что я сделал. Когда она уходит из дому, а дети засыпают, я часто надеваю одно из моих меховых пальто и наслаждаюсь ощущением меха.

Я прочел в газете, что у миссис Лоуренс рыжие волосы, а у Джона Лоуренса — светлые. Я срезал прядь волос с головы моего сына Реймонда и отправил ее в полицию. Я не могу объяснить, почему я сделал это или все остальное, кроме того, что должен был это сделать…»

Берден сказал хриплым голосом:

— Максимум, что он может получить, — это шесть месяцев за то, что затруднял работу полиции.

— А в чем его можно обвинить? В моральных пытках? Этот человек болен. Я тоже был зол на него прошлой ночью, но теперь нет. Только кто-то жестокий или слабоумный может злиться на человека, который всю жизнь живет с такой причудливой болезнью, как у Бишопа.