За все надо платить - Маринина Александра Борисовна

– Слушай, у тебя внутри не слиплось от такого количества сиропа? Уж больно сладко, даже подозрительно.

– Но она такая, Юрий Анатольевич, я ничего не выдумываю. Она действительно замечательная девушка.

– Ладно, жених, давай будем заканчивать разгром немцев под Полтавой. Я, видно, и впрямь сегодня не в форме, на доске черт-те что устроил. Ставь мне мат в три хода, и буду отдыхать. Что-то мне последнее время нездоровится, старею, наверное.

– Да что вы, Юрий Анатольевич, в ваши-то годы! – искренне возмутился Сережа. – О какой старости вы говорите? Побойтесь бога.

– А что ты думаешь, – уныло вздохнул Оборин. – Вот ко мне недавно моя бывшая подружка забегала в гости, Тамара, ну помнишь, я как-то тебе про нее рассказывал. Так у нее за четыре месяца два сердечных приступа было, даже «скорую» вызывали. Она тоже все удивлялась, мол, молодая совсем, тридцать лет только-только исполнилось, а врач, который со «скорой» приезжал, сказал ей, что здоровье люди набирают только до семнадцати лет, а уж начиная с восемнадцати в основном теряют. Правда, у Томки жизнь беспокойная, нервная, вечно она в какие-то передряги попадает…

Сережа сделал свой двадцать пятый ход, конечно же, объявив Оборину шах ферзем, после чего получил мат в четыре хода.

Спал Оборин крепко, но не благодаря душевному спокойствию, а скорее от слабости, и проспал до самого завтрака, который принес все тот же Сережа. По его лицу похоже было, что он до сих пор не оправился от удивления, как это ему удалось сдать такую партию, да еще так молниеносно.

– Кто тебя сегодня меняет? – как бы между прочим спросил Юрий, когда юноша поставил на стол поднос с едой и приборами.

– Ольга Борисовна. А что?

– Просто интересно. Никак я ваш график не уловлю. Вчера была Юля, сегодня Ольга, а завтра будет эта… Ну, как ее… Ну дети-то у нее все время болеют.

– Марина, – подсказал Сережа. – А они у нее опять болеют. Они же погодки, в один садик ходят, так что если в садике заводится инфекция, то оба сразу цепляют.

– А что же муж? Почему бы ему с детьми не посидеть? Боится феминизироваться?

– Не знаю, – улыбнулся Сережа. – Он вообще немного странный, весь в себе. С ним, наверное, просто опасно малышей оставлять. Знаете, есть такие люди, которые не понимают разницу между малышом и взрослым. Вот Петя как раз такой.

– Ты с ним знаком?

– Конечно, он же здесь работает, в лаборатории.

Дождавшись, когда Сережа наконец уйдет, Оборин медленно встал, прислушиваясь к себе. Голова слегка кружилась, но не сильнее, чем вчера и позавчера. Ноги были ватными, и при каждом шаге его бросало в жар, словно он не собственное тело перемещал в пространстве, а нес пятидесятикилограммовую тяжесть, да еще в гору. Собрав все силы, Юрий заставил себя встать под контрастный душ, начал с горячей воды, которую поворотом ручки делал то чуть прохладнее, то чуть теплее, и минут через пятнадцать, когда холодная вода уже была ледяной, а горячая – кипятком, почувствовал себя гораздо лучше.

Аппетита не было, но он заставил себя съесть все подчистую, выпил две чашки крепкого горячего и очень сладкого чаю, микстуру вылил в раковину и улегся «болеть». О диссертации он и думать забыл. Самое главное сейчас – набраться сил и придумать, что делать дальше.

Сразу после десяти часов прибежала Ольга. Она нагнулась, чтобы поцеловать Оборина, и он почувствовал, какая прохладная у нее кожа, как вкусно она пахнет осенью и свободой. Впервые за все время пребывания в отделении он остро ощутил собственную несвободу.

– Юрочка, у меня хорошие новости! – защебетала она. – Муж вчера вечером срочно уехал в командировку на два месяца. Представляешь, сколько свободного времени у меня будет для встреч с тобой! По ночам будет работать Сережа, а я только днем, раз в три дня. Все остальное время – наше! Юрка, ты представляешь, какая удача! Собирай свои вещи, скажи Александру Иннокентьевичу, что идешь домой, и начнем новую жизнь.

– Интересно, – нахмурился Оборин, – а как же я объясню Александру Иннокентьевичу свое желание уйти?

– Господи, да ничего ты не должен ему объяснять! Ты находишься здесь до тех пор, пока нуждаешься в помощи, чтобы закончить творческую работу, понятно? Работу закончил – все, свободен, как птица в полете. Хочешь – оставайся, хочешь – уходи, на все твоя воля.

– И он меня так спокойно отпустит? – отчего-то засомневался он.

– А чего ему тебя держать? Зачем ты ему нужен? Конечно, отпустит. Когда я уйду, вызови его и скажи. Вот и все.

– Отлично, – улыбнулся Оборин. – И ты обещаешь, что будешь все свободное время проводить со мной?

– Обещаю. – Она снова поцеловала его, засунув руку под одеяло и погладив мускулистые крепкие бедра. – Кстати, почему ты лежишь? Ленишься? Или плохо себя чувствуешь?

– Ленюсь, – ответил он, стараясь говорить как можно убедительнее.

Он побоялся признаться, что плохо себя чувствует. А вдруг Ольга под этим предлогом захочет дать ему какую-нибудь отраву или, еще хуже, сделать укол? По крайней мере никто не контролирует, как он пьет микстуру. А с другими лекарствами этот номер может не пройти.

– А как твоя диссертация?

– Прекрасно. Осталось совсем немного – и вторая глава готова.

– Ну что ж, – Ольга ласково провела ладонью по его лицу, – тем лучше. Дописывай скорее, и займемся друг другом. Идет?

Она снова склонилась над ним и поцеловала, на этот раз долго и умело, так что у Оборина дух захватило. Когда она ушла, он долго смотрел на обшитую деревом дверь, что-то прикидывая в уме, потом решительно нажал кнопку вызова врача. Доктор Бороданков появился минуты через три.

– Слушаю вас, Юрий Анатольевич, – встревоженно сказал он. – Что-то случилось?

– Ничего, Александр Иннокентьевич, все в полном порядке. Хотел поблагодарить вас за великолепный уход и режим и предупредить, что завтра я хочу вас покинуть.

– Вот как? – удивился врач. – А почему? У вас же, насколько я помню, оплачено двухнедельное пребывание. Прошло только десять дней.

– Я закончил свою работу, так что теперь могу с чистой совестью возвращаться домой.

– Но мы не сможем вернуть вам деньги за четыре дня, – смутился Бороданков. – Наши финансисты на это не пойдут…

– И не нужно, – махнул рукой Оборин. – Не будем мелочными. Все в порядке, Александр Иннокентьевич. Мне осталось чуть-чуть подправить текст, как говорится, концы зачистить, так что сегодня я еще с большим удовольствием поработаю здесь, а завтра после завтрака хотел бы уйти домой. Это возможно?

– Ну разумеется. Вы можете уйти в любой момент, хоть ночью. Вы же знаете мой принцип: самый лучший режим – тот, который человек установил себе сам. Организм сам знает, когда и что ему делать, когда есть, когда спать, когда работать, когда гулять. Ни в коем случае нельзя его насиловать, навязывая ему кем-то придуманный режим. Что ж, Юрий Анатольевич, я искренне рад, что пребывание у нас дало тот самый результат, на который вы и рассчитывали. Глава написана, работа завершена, примите мои поздравления. Когда надумаете нас покинуть, вызовите дежурную медсестру, она проводит вас до выхода.

– Да я и сам не заблужусь, – засмеялся Оборин. – Я же помню, как вы меня сюда привели.

– Тогда вы должны помнить, что у нас все двери на замках, – весело заметил Бороданков. – Чтобы любопытные журналисты не совали сюда свои длинные носы.

Выйдя из палаты Оборина, Александр Иннокентьевич поспешил к себе в кабинет. По пути он заглянул в комнату медсестер. Ольга сидела, склонившись над журналом, и старательно что-то записывала.

– Олюшка, зайди-ка ко мне, – позвал он.

Когда они вошли в его кабинет, Бороданков быстро запер дверь на задвижку, схватил жену на руки и закружил по комнате.

– Мы на правильном пути! Оленька, мы на правильном пути! Оборин собрался уходить. Он успел закончить работу до того, как начались необратимые изменения. Он первый, кто закончил работу и завтра уйдет отсюда.

– Завтра?

Ольга вырвалась из объятий мужа и одернула белоснежный короткий халатик, высоко открывающий красивые ноги.

– Почему завтра? – спросила она, нахмурившись.

– А почему нет? – в свою очередь спросил Бороданков.

– Но… – Она осеклась. – Я хочу сказать, если он закончил работу, то может уйти сегодня. Почему нужно ждать до завтра?

– Ему так удобнее, – пожал плечами Александр Иннокентьевич. – Он сказал, что хочет еще поработать над текстом, вылизать его. Вполне понятно. Что тебя так удивило, я не понимаю. В конце концов, у него оплачено еще четыре дня.

– А как он себя чувствует?

– Не жалуется. Послушай, что мы ему даем? Какой вариант?

– Был сорок седьмой, а последние два дня – пятьдесят первый.

– Отлично! Просто отлично! – Бороданков потер руки, снова схватил жену в охапку и расцеловал в обе щеки. – Конечно, этот юрист чувствует себя неважно, это невооруженным глазом видно, хоть он и не жалуется. Но у него по истечении десяти дней еще достаточно сил для того, чтобы уйти. Это значит, что сорок седьмой и пятьдесят первый варианты наиболее близки к тому, что мы ищем. Мы уже на пороге, Оленька, осталось совсем немного. Еще чуть-чуть, еще одно усилие, еще один рывок – и мы с тобой победители. Ты понимаешь? Мы с тобой – победители!