Властелин суда - Дугони Роберт

И за всей этой красотой чувствовались еще и спортивность, и тренированность.

— Чарльз Дженкинс? — спросила она.

Оставив мотыгу на грядках, он повел женщину по лугу к коттеджу. У задней двери он снял башмаки и вошел в дом. Пройдя через кухню в большую комнату и не слыша за собой ее шагов, он оглянулся и увидел, что она стоит на пороге, разглядывая кухню с тем же сдержанным интересом, с каким разглядывала его. Кастрюли, сковороды и кухонные ложки заполняли всю раковину, громоздились на пластиковом рабочем столе и оставляли свободной лишь одну конфорку плиты. На столе в ряд, как игрушечные солдатики, выстроились десятки банок, некоторые запечатанные, с притертыми пробками. Свежесобранная ежевика и малина в решетах ждали своей очереди, чтобы, помыв, их сварили. Городской супермаркет торговал его джемами в секции, отведенной для местных товаров, — джемы были его хобби, как и арабские скакуны. Родители оставили ему скромное состояние, на которое при грамотных вложениях и осмотрительных тратах можно было жить до старости.

— Так тепло выдувает, — сказал он, хотя в доме было прохладно.

Она прикрыла за собой дверь и легким шагом стала пробираться между пластиковых контейнеров с рассадой — помидоров, патиссонов, кукурузы, горошка и салата, направляясь к нему в комнату.

Скинув рукавицы на кипы газет, он взял ворох невскрытых конвертов с надписью «Местному жителю» — конвертов этих на круглом столе скопилась целая куча. Шестидюймовый кусок дерева он вытесал из комеля толстенного кипариса, поваленного ураганами зимы 1998 года. Отшлифованный и отполированный, комель этот служил ему теперь универсальным столом. Все конверты, кроме одного, он кинул в сложенный из приречных камней камин, чиркнул спичкой о комель, поджег конверт в руке и бросил его на остальную кучу. Потом он наклонился, чтобы добавить растопки; стоя к ней спиной, он слышал, как цокают ее каблучки по дощатому полу. Она ходила вдоль книжных стеллажей, занимавших все стены, как в сельской библиотеке, и вмещавших внушительное собрание книг и видеодисков с киноклассикой. Книги и диски — те, что он не успел прочитать или же просмотреть еще раз, — были и в ящиках из-под фруктов.

Он бросил взгляд через плечо и увидел, что она роется в его картинах, сложенных возле заляпанной краской палитры.

— Совсем неплохо! — Сказано это было не как похвала, а скорее удивленно. Что ж, правильно, до Ван Гога ему далеко.

Лу и Арнольд сбили пластиковую заслонку на собачьем лазе и влезли в комнату. Ворвавшись, они заняли свои привычные места: Лу — на мягком кресле с вытертыми ручками, Арнольд — на шезлонге перед камином. Пол их не устраивал. Избалованы. Собаки сидели, напряженно вытянувшись, навострив уши, стреляя глазами то в Дженкинса, то в неожиданную гостью, нарушившую однообразие их идущего как заведено дня. Дженкинс подбросил в камин кленовых щепок, наполнивших комнату сладковатым сиропным ароматом, и поставил на место экран. Встав, он почесал Лу за ушами, отчего собачья морда сморщилась, как у девяностолетнего старика.

Она подошла к толстому стеклу, потом погладила цветущую орхидею — их с десяток стояло в ряд на полочке. Цветы эти распространяли в комнате тепличный аромат и делали ее похожей на оранжерею. Она глядела на луг за окном.

— Арабские. Животные норовистые и нервные.

— Вы разбираетесь в лошадях.

— Семья моей матери жила на ферме. Там были породистые арабские скакуны и мулы.

Отойдя от окна, она направилась к нему и подала ему руку, как подают деньги кассиру в супермаркете. Ладонь ее была прохладной и мягкой, хотя, судя по мозолям, на жизнь она зарабатывала не канцелярской работой.

— Алекс Харт.

— Что ж, мисс Харт. Джо Браника я не видел и не разговаривал с ним уже лет тридцать.

— Неудивительно. У вас же нет телефона.

Из нагрудного кармана комбинезона он вытащил сотовый.

— Моего номера нет в справочнике. Мне редко звонят. И приезжают ко мне редко. Те, кому я нужен, спрашивают обычно «чернокожего». Вы же называли мою фамилию.

— Слухами земля полнится.

Она взяла свой портфель и, поставив его на один из двух потертых, ясеневого дерева стульев, которые он сам смастерил, вытащила номер «Вашингтон пост». Сообщение «Ассошиэйтед пресс», которое он видел в «Пост интеллидженсер», было помещено под разворотом с той же самой фотографией Джо Браника. На ней Джо был старше, чему не приходилось удивляться: как-никак тридцать лет прошло. На висках его проступила благородная седина, но в остальном смуглое обветренное лицо и румянец, казалось, по-прежнему принадлежат жителю южных штатов. Дженкинс не удосужился прочитать статью в городе, не собирался читать и сейчас. С него достаточно было заголовка — большего ему не требовалось. Джо Браник был не из тех, кто кончает самоубийством. И тридцать лет вряд ли его изменили.