Немой свидетель - Шефер Карло

— Карате в самом деле полезно для моего самоощущения. Это я писала записки.

— Почерк не твой.

— Не мой. Это почерк Анатолия. — Неожиданно ей стало смешно. — Я ударила его и услышала треск кости. Он умер. — Она с интересом наблюдала, как у него подкосились ноги. Отец медленно сползал по дверному косяку на пол, как будто ее удары подействовали лишь теперь.

— Нет.

— Да. — Она села рядом с ним, истерически хихикая. — Почти как в твоем младшем классе. Все садятся на пол и рассказывают друг другу занимательные истории. — Она никак не могла унять смех. — Давай, мой замечательный папа, я расскажу тебе кое-что, я расскажу тебе историю про маленькую девочку-воробышка, которая выросла очень большая и умела хорошо считать… А потом ты пойдешь со мной. Иначе жизнь закончится.

Кёниг со стоном схватился за голову. Его била лихорадочная дрожь.

— Я не понимаю…

— Я попаду в тюрьму… — Она испытывала извращенную радость, оттого что теперь — играла. Как раньше, когда наибольшим счастьем было строить из «Лего» смелые сооружения. — Скажу, что ты меня прикрывал. С самого начала. Я позвонила тебе — как быть? И ты давал советы мне и Фредерсену. Как тебе такой оборот? Я возьму тебя с собой, только без Беаты…

— При чем тут Фредерсен?

— Он любил совать свой хрен в рот Анатолию. Поэтому и он немножко замешан в этой истории. Давай! — Она дотронулась указательным пальцем до холодного кончика отцовского носа; отец в ужасе отпрянул и ударился затылком о косяк.

— Как все это понравится твоей подружке? — тихо спросила она.

Он неуклюже занес руку. Она даже не пыталась увернуться. Удар, снова свист в ухе, но не такой сильный.

— Ой-ой-ой! Раньше у тебя лучше получилось. — Она встала. — А теперь пойдем. Я могу сделать это и одна, но с машиной удобней.

Тойер устало топал по темному городу.

Нордерштрассе, тринадцать, несчастливое число, между прочим. Гаупткомиссару пришлось несколько раз спрашивать дорогу, так как он тут же забывал очередное объяснение.

Что принесет это посещение? Намек, идею, ассоциацию? И уж наверняка новую боль для матери; впрочем, сострадание он испытал лишь тогда, когда уже нажал на кнопку домофона. Дверь подъезда открыли, не спрашивая.

Убитая горем, но ухоженная блондинка стояла в дверях квартиры.

— Домофон неисправен. Что вы желаете?

Хороший немецкий, хотя слышен еле заметный акцент. Тойер представился, тяжело дыша и стесняясь.

Они сели в гостиной за стол, мать Анатолия заварила чай. Не какую-то там русскую экзотику, а нормальный, в фризском чайнике со специальной крохотной печуркой для подогрева воды. Тойер вдруг вспомнил, что по профессии она ветеринар.

Было заметно, что семье приходится экономить, но в квартире было чисто и аккуратно. На стенах висели фотографии животных.

— Вы любите животных? Ну да, ведь это ваша специальность. — Он показал на стену и лишь после этого вспомнил о страсти Анатолия.

— Эти снимки висели при старшем в его комнате, — печально сказала она. — Он очень любил зверей, больше, чем я. В России я работала ветеринаром при бойне.

Тойер кивнул, но никак не мог представить себе эту миниатюрную женщину на бойне.

— Это тяжелая работа, — добавила она. — Но ведь жить-то надо. Муж бросил меня с детьми.

— И вы сумели приехать сюда.

Она вздохнула:

— Я считала, что делаю это ради благополучия детей. Тут я никто, мое образование не признается. Сижу там внизу, — она кивнула головой вправо, — на кассе в «Марканте», но хоть недалеко от дома, пешком туда хожу. — Она вытерла глаза. — Впрочем, что я говорю… Значит, вы полицейский из Гейдельберга. Вы не верите, что это сделала обезьяна?

— В настоящий момент я вообще не знаю, что и думать.

— Я никогда не верила. Анатолий был помешан на животных, но глупцом никогда не был. Он был осторожным, заботился о младших… — Она всхлипнула. — Ах, я так его любила. Правда, сначала мне было трудно: он настолько походил на моего мужа, бросившего меня ради какой-то дешевки… Но ведь мальчик тут не виноват… У вас есть дети, господин Тойер?

— Да… нет… приемная дочь, впрочем, недавно.

— Вы ее любите?

— Ну, пытаюсь…

— Когда любишь, так страшно! — Сыщик с трудом переносил ее горькие слезы. — Младших мне вообще теперь жутко отпускать от себя. Как я выдержу, когда и они когда-нибудь поедут с классом? Но как им расти под моей опекой? Где они тогда наберутся жизненного опыта?… Извините, но мне трудно долго разговаривать.