Ведомство страха - Грин Грэм

II

Наискось от конторы мистера Реннита помещался книжный аукцион. Стоя возле полок у двери, можно было наблюдать за подъездом напротив. Еженедельный аукцион был назначен на завтра, и поэтому в лавке собрались любители с каталогами в руках; небритое лицо и мятый костюм не могли привлечь внимания. Следом за Роу вошёл человек с лохматыми усами, протёртыми локтями и карманами, оттопыренными бутербродами; он стал внимательно разглядывать большой альбом по художественному садоводству. Епископ, а может быть, викарий, листал романы Вальтера Скотта. Чья-то большая седая борода зарылась в скабрёзные страницы иллюстрированного Брантома. Компания тут собралась самая разношёрстная; в кафе и театрах публика соответствует своему окружению, а на аукционах предлагают товары на всякий вкус. Вокруг стоял запах заплесневелых книг, упаковочной соломы и верхней одежды, которая не раз бывала под дождём. Стоя у полок, где были разложены партии книг для продажи от No 1 до 131, Роу мог видеть всех, кто входил или выходил из дверей, которые вели в контору мистера Реннита.

Как раз у него перед глазами лежал недорогой женский молитвенник, входивший в партию других религиозных сочинений.

Стрелки больших круглых часов на столе у аукционера, которые некогда были сами проданы с аукциона, о чем свидетельствовал оборванный ярлычок под циферблатом, показывали 9.45. Роу наудачу открыл женский молитвенник, – все его внимание было обращено на дверь напротив. Молитвенник был разукрашен уродливыми цветными буквицами; как ни странно, это была единственная вещь, напоминавшая в этой старинной тихой комнате о войне. Открыв его наудачу, вы читали молитву об избавлении от гибели, от злых племён и народов, от несправедливости, коварства, от врага, рычащего, аки лев… Слова эти торчали из страниц, украшенных цветным бордюром, как пушечные жерла из клумбы.

«Не дай человеку употребить силу во зло!» – прочёл он, и слова этой молитвы прозвучали в его ушах, как музыка. Ибо во всем мире, за стенами этой комнаты, человек воистину употреблял свою силу во зло, он и сам употребил свою силу во зло. Этим занимались не только дурные люди. Отвага разрушала соборы, стойкость обрекала на голод города, жалость убивала… Наши добродетели часто хватают нас за горло и предают. Может быть, и тот, кто убил Коста, дал на миг волю своей доброте, а Реннит, предавая своего клиента, впервые в жизни вёл себя как примерный гражданин, – трудно было не узнать полицейского в том человеке, который, спрятавшись за развёрнутый лист газеты, занял наблюдательный пост как раз напротив аукциона.

Он читал «Дейли миррор». Из-за его спины Роу была видна карикатура чуть ли не на всю полосу. Мистер Реннит выглянул украдкой в окно и тотчас скрылся. Часы на аукционе показывали без пяти десять. Медленно тянулся серенький денёк, пропылённый ночной бомбёжкой и пропитанный запахом сырой штукатурки. Сознание, что его покинул даже мистер Реннит, заставило Роу ещё сильнее почувствовать своё одиночество.

В прежнее время и у него были друзья, правда немного, потому что он не любил болтовни, но зато дружеские связи оставались по-настоящему прочными. В школе друзей у него было трое; они делили надежды на будущее, печенье и безграничное честолюбие, а вот теперь он не мог припомнить ни их имён, ни лиц. Как-то на Пиккадилли-серкус к нему вдруг обратился какой-то седой чудак с претенциозными манерами, в двубортном жилете и с цветком в петлице, вид его говорил о не очень устойчивом и не слишком благовидном достатке. «Господи, да это же Буджи!» – воскликнул незнакомец и потащил его в бар отеля Пиккадилли, где Роу пытался обнаружить в этом въедливом нахале кого-то из учеников четвёртого класса, в чёрных воскресных брюках или футбольных трусиках, вымазанных чернилами. А тот сперва безуспешно пытался занять пять фунтов, а потом проскользнул в мужскую уборную и пропал, предоставив Буджи расплачиваться по счёту.

Были у него, конечно, друзья и не так давно – человек пять или шесть. Потом он женился, и они стали друзьями его жены, даже больше, чем его собственными. Том Кэртис, Крукс, Перри и Вейн.

После его ареста они, как и следовало предполагать, исчезли. Возле него оставался только глупый бедняга Генри Уилкокс, который продолжал твердить проклятую фразу: «Я знаю, ты не виновен. Ты же и мухи не обидишь». Роу вспомнил, какое лицо было у Уилкокса, когда он ему сказал: «Я виноват. Я её убил». После этого у него не осталось даже Уилкокса, а вернее, его маленькой властной жены, игравшей в хоккей (вся каминная доска у них была заставлена её серебряными трофеями).