Торговец пушками - Лори Хью

То есть ограду.

Крепкую, без шуток, чугунную ограду с изящными изгибами. Ограду, вполне достойную окружать прародительницу всех парламентов. Ограду, которую весной 1940-го обязательно снесли бы, чтоб переплавить на «спитфайры», «харрикейны», «веллингтоны», «ланкастеры» – и какой там был еще самолет, ну, тот, что с расщепленным хвостом? Не «бленхейм», случаем?

Если бы она, конечно, была здесь в 1940-м. Но в 1940-м ее здесь не было. Ее установили лишь в 1987-м, чтобы не позволить чокнутым ливийцам мешать парламентскому процессу – на своих семейных «пежо» с багажниками, начиненными мощнейшей взрывчаткой.

Эта ограда, моя решетчатая услада, стояла здесь не просто так. Ее поставили, чтобы защищать демократию. Ее ковали руки мастеровых по прозванию Тед или Нед, а может, и Билл.

Это была ограда, достойная героев.

Я отключился.

Лицо. Очень крупное лицо. Очень-очень крупное, но кожи едва-едва на крошечную мордашку, так что все в нем казалось каким-то натянутым. Натянутая челюсть, натянутый нос, натянутые глаза. Каждая мышца, каждая связка выпирала и бугрилась. И оттого лицо напоминало переполненный лифт. Я на минутку прикрыл глаза, и лицо исчезло.

Возможно, я проспал целый час, а у лица хватило терпения только на пятьдесят девять минут. Как знать. Но когда я снова открыл глаза, передо мной был один лишь потолок. Значит, я в помещении. А это, в свою очередь, значит, что меня перевезли или перенесли. Я было подумал о Мидлсекской больнице, но быстро сообразил, что здесь все несколько иначе.

Я попытался пошевелить различными частями тела. Очень осторожно, избегая тревожить голову: мало ли, а вдруг сломана шея? Со ступнями все вроде было в порядке – разве что находились они далековато. Но до тех пор, пока они пребывали не далее шести футов и трех дюймов от макушки, жаловаться, в общем-то, было грех. Левое колено ответило на послание уведомлением о вручении, что меня весьма порадовало. Но вот с правым дело обстояло как-то не так. Оно было слишком толстым и слишком горячим. Ладно, вернемся к нему позже. Теперь бедра. Левое – в порядке; правое не так чтобы очень. Член – вроде нормально, но с уверенностью можно сказать, лишь пошурудив его. Яички. О, да тут совершенно другая история! Их даже шурудить не надо было, сразу стало ясно: мои бедные яички в плачевном состоянии. Их было как-то слишком много, и болели они как-то слишком сильно. Живот и грудь заслужили четверку с минусом, но правая рука напрочь завалила экзамен. Совсем не двигалась. Собственно, как и левая, хотя плечами я еще так-сяк подергать мог. Почему я, собственно, и допер, что нахожусь не в отделении имени Уильяма Хойла. Да, возможно, в наши дни в больницах Минздрава и исповедуют культ силы, но даже там пока не привязывают пациентов к кроватям без особых на то оснований.

Оставив шею с головой на потом, я погрузился в глубокий сон – настолько глубокий, насколько может себе позволить человек с семью яичками.

Лицо вернулось – еще более натянутое. На сей раз оно что-то жевало, и мышцы на щеках и шее выпирали точно на рисунке из анатомического атласа Грея. Вокруг губ пристали крошки, и время от времени изо рта выстреливал жутко розовый язык, уволакивая крошки в пещеру, одну за другой.

– Лэнг?

Теперь язык вовсю обрабатывал ротовую полость, пробегаясь по деснам, из-за чего губы собрались в трубочку так, что на мгновение я даже испугался, не собираются ли меня поцеловать. Особой взаимности я не испытывал.

– Где я?

С мазохистским удовлетворением я отметил болезненный клекот в своем голосе.

– Ага, – сказало лицо.

Наверное, будь у него достаточно кожи, оно улыбнулось бы. Но вместо этого лицо исчезло. Скрипнула дверь.

– Он очнулся, – громко сказал все тот же голос.

Дверь осталась открытой. Это могло означать лишь одно: тот, кто контролирует комнату, контролирует и коридор. Если, конечно, за дверью находился коридор. С тем же успехом там мог находиться и трап, ведущий в космический корабль. Или из него. Возможно, я лежал внутри звездолета, готового взлететь, и через несколько секунд Земля останется далеко-далеко позади.

Шаги. Две пары ног. Одна на резине, другая на коже. Жесткий пол. Кожаные шаги медленнее. Кожаный здесь главный. Резиновый на подхвате: придерживает дверь, давая пройти Кожаному. Резиновый – это лицо. Резиновое Лицо. Легко запомнить.

– Мистер Лэнг?

Кожаный остановился у кровати. Если это была кровать. Я лежал с закрытыми глазами, брови чуть сдвинуты, изображая боль.