Мы живём в замке - Джексон Ширли

— Доктор Мейсон не смог прийти сегодня, — привычно отозвался врач. — Меня зовут доктор Леви. Я посмотрю вас вместо него.

— По мне так лучше Джек Мейсон.

— Постараюсь его достойно заменить.

— Я всегда говорил, что переживу старого дуралея, — дядя Джулиан захихикал. — Чего вы мне голову морочите? Джек Мейсон уже три года как умер.

— Мистер Блеквуд, — произнес врач. — Вы золото, а не пациент. — Он тихонько прикрыл дверь.

Я решила было выбрать третьим волшебным словом наперстянку, но его же произносили сплошь и рядом, и я остановила свой выбор на слове Пегас. Взяла из горки фужер, трижды четко произнесла в него мое слово, потом налила туда воды и выпила. Дверь в комнату дяди Джулиана открылась, и врач остановился на пороге.

— Так и запомните, — договаривал он. — И до следующей субботы.

— Шарлатан, — сказал дядя Джулиан.

Врач с улыбкой обернулся к нему, потом мгновенно стер улыбку с лица и снова заторопился. Схватил плащ и устремился в прихожую. Я пошла следом, но он уже сбегал по ступеням.

— До свидания, мисс Блеквуд. — Даже не обернувшись, он влез в машину и взял с места в карьер — к воротам и на шоссе. Я заперла парадные двери и подошла к лестнице.

— Констанция, — окликнула я.

— Иду, — отозвалась она сверху. — Иду, Маркиса.

К середине дня дяде Джулиану стало лучше, он сидел на припеке в полудреме, сложив руки на коленях. Я лежала рядышком на мраморной скамейке — маминой любимой, а Констанция сидела на корточках и возилась по локоть в черной земле, будто сама проросла из этой земли; она месила и месила грязь — глубоко, у самых корней.

— Было чудесное утро, — мерно говорил дядя Джулиан. — Чудесное солнечное утро, никто из них и не подозревал, что утро это — последнее. Она спустилась вниз первой — моя племянница Констанция. Проснувшись, я услыхал, как она ходит по кухне; я тогда спал наверху, мог еще взобраться по лестнице, у нас с женой была спальня наверху; я тоже тогда подумал: «Чудесное утро»; мне и невдомек было, что оно последнее. Потом я услышал племянника, нет — сперва брата, брат спустился вниз вслед за Констанцией. Он насвистывал. Констанция?

— Что?

— Что он всегда насвистывал, причем жутко врал?

Констанция задумалась, по-прежнему копаясь в земле, и тихонько напела. Я узнала и содрогнулась.

— Ах да, конечно. У меня с музыкальным слухом всю жизнь плоховато: что люди говорят, что делают, как выглядят — помню, а что поют — убей Бог, не помню. Итак, брат протопал следом за Констанцией, ему и дела нет, что всех перебудит, что я мог бы еще поспать; я, впрочем, в это время уже не спал. — Дядя Джулиан вздохнул и с любопытством обвел взглядом сад. — А он и не ведал, что это его последнее утро. Знай он свою судьбу — вел бы себя потише. Они там внизу разговаривали с Констанцией, и я сказал жене: «Вставай да одевайся, мы живем в семье брата, и следует всячески выказывать им нашу приязнь; одевайся и иди на кухню к Констанции». Жена так и сделала — наши жены всегда были нам послушны; впрочем, невестка моя в то утро нежилась в постели — возможно, ей было небесное знамение, и она решила отоспаться здесь, на грешной земле. Теперь уже голоса всех троих — брата, Констанции и Дороти — доносились с кухни. Потом и мальчик спустился, и я принялся одеваться. Констанция?

— Что, дядя Джулиан?

— Знаешь, я тогда еще сам одевался — вплоть до последнего дня. Я ходил сам, и одевался сам, и ел, и ничего у меня не болело. И спал я тогда глубоко, как спят крепкие мужчины. Я был уже не молод, но крепок, спал хорошо и сам одевался.

— Накрыть тебе ноги пледом?

— Нет, дорогая, спасибо. Ты всегда была мне хорошей племянницей, хотя есть некоторые основания считать тебя неблагодарной дочерью. Невестка спустилась на кухню прежде меня. На завтрак были оладьи — маленькие тоненькие оладушки; брат съел яичницу из двух яиц, а моя жена налегла на колбасу, хотя я ее аппетитов не поощрял — ведь мы жили в семье у брата. Она ела домашнюю колбасу, приготовленную Констанцией. Констанция?

— Что, дядя Джулиан?

— Знай я тогда, что это ее последний завтрак, не сердился бы за колбасу. Удивительное дело: никто — ну никто! — и думать не думал, что завтрак последний, они бы тогда, наверное, тоже для нее колбасы не пожалели. Брат всегда следил: что и сколько съели мы с женой, и порой отпускал замечания; он был справедливым человеком и еды не жалел, если ели в меру. Констанция, он в то утро смотрел, как моя жена ест колбасу. Поверь, мы его не объедали! Сам-то он ел и оладьи, и яичницу, и колбасу, но я чувствовал, что он вот-вот сделает Дороти замечание. Зато мальчишка уплетал — аж за ушами трещало. Этот последний завтрак был исключительно хорош, приятно вспомнить.