Полет аистов - Гранже Жан-Кристоф

— Их арестовали?

— Они мертвы. На своей земле мы сами сводим счеты.

— Арабы часто нападают на гражданское население?

— В наших краях — нет. Только иногда на активных бойцов, вроде тех, которых ты видел сегодня днем.

— Иддо был бойцом?

— Вовсе нет. Хотя в последнее время он очень изменился. Он где-то раздобыл оружие: несколько автоматических винтовок, пистолетов и, что самое странное, глушителей. Он пропадал целыми днями, прихватив его с собой. Он больше не ходил к прудам. Стал грубым, раздражительным. То вспыхивал по пустякам, то часами не произносил ни слова.

— Иддо нравилось жить в киббуце?

Сара горько и мрачно рассмеялась.

— Иддо был не такой, как я, Луи. Он любил рыб, любил пруды. Любил аистов и болота. Любил возвращаться домой поздно ночью, в грязи, а потом закрыться в своей лечебнице с несколькими общипанными птицами. — Сара снова невесело рассмеялась. — Но меня он любил еще больше. И он искал возможность увезти меня из этого гнусного ада.

Сара немного помолчала, пожала плечами, потом принялась собирать тарелки и приборы.

— На самом деле, — продолжала она, — я думаю, Иддо никогда бы отсюда не уехал. Он был здесь безмерно счастлив. Небо, аисты и к тому же я. На его взгляд, в этом и заключалось главное преимущество киббуца: я была у него под рукой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказала: я была у него под рукой.

Сара пошла в дом. Она была нагружена посудой. Я помог ее поставить. Пока она заканчивала уборку на кухне, я немного побродил по парадной комнате. Дом Сары был маленький и белый. Судя по тому, что я успел разглядеть, кроме этой, самой большой комнаты, в глубине коридора находились еще две спальни: Сары и Иддо. На полке я заметил фотографию молодого человека. От его живого, обожженного солнцем лица веяло здоровьем и радостью. Иддо был похож на Сару: тот же рисунок бровей, те же скулы, но если ее лицо выглядело худым и напряженным, то у брата оно светилось жизненной энергией. На снимке Иддо выглядел моложе Сары, на вид ему было года двадцать два — двадцать три.

Сара вышла из кухни. Мы вернулись на террасу. Она открыла маленькую железную коробочку, которую только что принесла.

— Ты куришь?

— Сигареты?

— Нет, травку.

— Ни в коем случае.

— Меня это не удивляет. Странный ты парень, Луи.

— Не надо из-за меня себе отказывать, если тебе хочется…

— Одной совсем не интересно, — отрезала Сара, закрывая коробочку.

Она умолкла, потом внимательно взглянула на меня.

— А теперь, Луи, объясни мне, что ты на самом деле здесь делаешь. Ты не похож на birdwatcher. Я хорошо их знаю. Они сумасшедшие, помешанные на птицах, они говорят только об этом и живут, задрав голову кверху. А вот ты в птицах ничего не понимаешь — разве что в аистах. И глаза у тебя такие, будто ты за кем-то гонишься, но при этом кто-то гонится и за тобой. Кто ты, Луи? Полицейский? Журналист? Здесь не доверяют гоям. — Сара понизила голос. — Но я готова тебе помочь. Скажи мне, что ты ищешь?

Несколько секунд я размышлял, а потом не колеблясь выложил ей все. А что мне было терять? Мне стало легче, когда я рассказал все как есть. Я поведал ей о поручении Макса Бёма и о его смерти. Рассказал об аистах, о совершенно невинных поисках, в компании только ветра и неба, и о том, как все это внезапно превратилось в кошмар. Я выложил ей все, что произошло со мной за последние сорок восемь часов в Болгарии. Я сообщил ей, как умер Райко. Как убили Марселя, Йету и, наверное, еще цыганского малыша. Как потом на заброшенном складе я зарезал незнакомца осколком стекла. Сказал о намерении выманить из логова второго мерзавца и его соратников. Наконец, я упомянул «Единый мир» и назвал имена Дюма, Джурича и Жоро. Хирургическая пила, вырезанное сердце Райко, таинственная операция, сделанная Максу Бёму, — все смешалось в моей голове.

— Это может показаться странным, — заключил я, — но я убежден: именно аисты являются ключом ко всей этой загадке. С самого начала я чувствую, что у Бёма была еще какая-то причина ждать возвращения аистов. Весь путь птиц, километр за километром, отмечен убийствами.

— И смерть моего брата тоже имеет отношение к этой истории?

— Возможно. Хорошо бы мне узнать о ней побольше.

— Досье в полиции. У тебя нет никаких шансов его увидеть.

— А те, кто нашел тело?

— Они ничего тебе не скажут.

— Прости, Сара, ты сама видела тело?

— Нет.

— Не знаешь ли ты… — Я колебался. — Не знаешь ли ты, все ли органы у него были на месте?

— Как это?

— Полностью ли сохранилась внутренняя часть грудной клетки?

Лицо Сары застыло.

— Большую часть органов склевали птицы. Это все, что мне известно. Его труп нашли на рассвете. Шестнадцатого мая, точно помню.

Я поднялся и прошелся по саду. Смерть Иддо, несомненно, стала следующим звеном запутанной цепи, новой ступенью террора — но я, как никогда, блуждал во мраке. В полном мраке.

— Я ничего не понимаю из того, что ты говоришь, Луи, но мне есть что тебе рассказать.

Я достал свою маленькую записную книжку из заднего кармана брюк и снова сел.

— Во-первых, Иддо что-то раскопал. Не знаю, что именно, но он не раз уверял меня, что мы скоро разбогатеем и уедем отсюда в Европу. Сначала я не придала значения его бредовым словам. Я решила, что Иддо выдумал это, просто чтобы меня порадовать.

— Когда он начал делать такие заявления?

— Кажется, в начале марта. Однажды вечером он вернулся в сильнейшем возбуждении. Обнял меня и сказал, что я могу собирать вещи. Я плюнула ему в лицо. Не люблю, когда надо мной издеваются.

— Откуда он пришел в тот вечер?

Сара пожала плечами:

— Как всегда, с болот.

— И что, Иддо не оставил никаких бумаг, никаких записей?

— Все в его птичьей лечебнице, в глубине сада. Да, вот еще что: организация «Единый мир» постоянно здесь находится. Ее сотрудники перемещаются вместе с силами Организации Объединенных Наций и работают в палестинских лагерях.

— Что они там делают?

— Лечат арабских детей, раздают продукты и лекарства. В Израиле об этой организации говорят много хорошего. И все единодушны, а это редкий случай.

Я записывал каждую мелочь. Сара посмотрела на меня, наклонив голову:

— Луи, зачем ты все это делаешь? Почему не сообщишь в полицию?

— В какую полицию? Какой страны? И о каком преступлении? У меня нет ни одного доказательства. Впрочем, один полицейский все же участвует в расследовании — Эрве Дюма. Очень странный полицейский, истинные мотивы его действий мне до сих пор непонятны. Однако на месте событий я один. Один, но готовый ко всему.

Сара вдруг взяла меня за руки, так что я даже не успел отстраниться. Я ничего не почувствовал. Ни отвращения, ни страха. Как не ощутил и нежности ее ладоней, коснувшихся моих безжизненных конечностей. Она размотала бинты и провела пальцем по длинным шрамам. На ее губах мелькнула странная улыбка, в которой сквозила явная извращенность, потом бросила на меня долгий взгляд, проникавший за покров мыслей. Этот взгляд означал, что время слов закончилось.

Стояла непроглядная тьма, но внезапно все будто озарилось солнцем. Произошло нечто грубое, жестокое, безжалостное. Найти движения стали порывистыми, поцелуи — долгими, изощренными, страстными. Тело Сары походило на мужское. Ни груди, ни бедер. Продолговатые мускулы, натянутые, как канаты. Мы не издали ни звука, сосредоточившись только на дыхании. Я ни разу не коснулся ее руками, ведь они ничего не могли мне рассказать, — зато мой язык сантиметр за сантиметром исследовал всю ее кожу. Я медленно продвигался вперед, возвращался назад, стремительно скользил по спирали, пока не достиг средоточия ее тела, пылающего, как кратер вулкана. В этот момент я выпрямился и решительно вошел в нее. Сара изогнулась, как язык пламени. Она глухо вскрикнула и вцепилась в мои плечи. Мое тело стало твердым, как сталь, я весь вытянулся, не меняя позы. Руки Сары несколько раз с силой опустились на меня, ускоряя движение наших бедер. Между нами не возникло ни нежности, ни взаимного притяжения. Нас, двух одиноких зверей, накрепко соединило дыхание смерти. Потрясение. Испуг. Уход. Острые скалы, на которых остается твоя кожа. Поцелуи, убивающие обоих. Между двумя взмахами ресниц я видел светлые волосы Сары, слипшиеся от пота, складки простыней, разорванных ее сильными пальцами, вены, пульсировавшие под ее кожей. Вдруг Сара что-то прошептала на иврите. Из ее горла вырвался хрип, в то же мгновение из меня изверглась ледяная лава. Мы замерли в неподвижности, словно ослепленные ночной тьмой и потрясенные собственной необузданностью. Ни удовольствия, ни разделенной радости. Просто два существа, боровшиеся со своей плотью, получили эгоистическое, животное удовлетворение. Эта пустота не огорчала меня. Противоборство наших чувств со временем могло стать менее агрессивным, сойти на нет и превратиться в единение. Нужно было только подождать. Эту ночь. Может быть, еще одну ночь. Чтобы любовь превратилась в удовольствие.