Полет аистов - Гранже Жан-Кристоф

Этот вопрос был явно лишним. Бонафе уставился на меня во все глаза. Его зрачки словно пытались проникнуть в мои мысли. Он не ответил на мой вопрос. Я криво улыбнулся и поднялся, собираясь уходить. Я уже шагнул к двери, когда Бонафе, хлопнув меня рукой по спине, повторил:

— Помните, старина: Киферу — ни слова.

Я решил пройтись в тени высоких деревьев. Солнце стояло высоко. Грязь местами уже высохла, превратилась в мелкую красную пыль и летала в воздухе. Мягкое дыхание ветра покачивало тяжелые верхушки крон.

Вдруг я почувствовал, как мне на плечо легла чья-то рука. Я обернулся. Передо мной, расплывшись в улыбке, стоял Габриэль. Он быстро проговорил низким голосом:

— Хозяин, ты интересуешься пигмеями, как я — кактусами. Я знаю одного человека, который может рассказать тебе о Максе Бёме и об Отто Кифере.

Сердце у меня остановилось.

— Кто это?

— Мой отец. — Габриэль понизил голос. — Мой отец служил проводником у Макса Бёма.

— Когда я смогу с ним увидеться?

— Он приедет в Банги завтра утром.

— Пусть сразу приходит ко мне в «Новотель». Я буду его ждать.

Я позавтракал в тени, на террасе гостиницы. Столы стояли вокруг бассейна, и можно было под сенью тропических деревьев попробовать речную рыбу. В «Новотеле» царила пустота. Немногочисленные постояльцы, деловые люди из Европы, старались спешно подписать все нужные контракты и мечтали только об одном: как можно скорее сесть в самолет и вернуться обратно. А мне очень нравилась эта гостиница. Сидя на широкой террасе, выложенной светлым камнем и усыпанной листьями, я погрузился в грустные мысли о заброшенных поместьях, где текут реки лиан и плещутся озера диких трав.

Наслаждаясь нежным вкусом рыбы под названием «капитан», я наблюдал, как директор гостиницы распекает садовника. Директор, молодой француз с бледным зеленоватым лицом, судя по всему, был взвинчен до предела. Он пытался расправить саженец розы, на который по неосторожности наступил его чернокожий служащий. Слов не было слышно, и от этого сценка выглядела еще комичнее. Отчаянно жестикулирующий рассерженный начальник и чернокожий садовник, с покаянным видом растерянно качающий головой: эти двое напоминали персонажей немого кино.

Спустя немного времени директор подошел ко мне, чтобы поприветствовать, а заодно попытаться разузнать, зачем я приехал в Центральную Африку. Я сразу заметил, как он поморщился при виде рубца на моей губе. Я объяснил, что собираюсь сделать репортаж. В свою очередь он рассказал о себе. Он добровольно вызвался управлять «Новотелем» в Банги: это важный этап в его карьере. Он, видимо, намекал на то, что уж если он сумел управлять чем-то в этой стране, то теперь его ничто не испугает. Далее он произнес длинную тираду о некомпетентности африканцев, об их безответственности и бесконечных промахах. «Мне приходится все запирать на ключ, — заявил он, позвякивая тяжелой связкой ключей на поясе. — И не доверяйте их внешней корректности. Это результат долгой борьбы. — „Борьба“ управляющего закончилась тем, что все служащие гостиницы стали носить розовые рубашки с коротким рукавом и галстуки-бабочки, что выглядело весьма забавно. А он тем временем продолжал: — Едва они выходят за территорию отеля, как тут же снимают ботинки и идут босиком, а в своих хижинах они спят прямо на полу!»

На лице управляющего я заметил то же выражение, что и у Бонафе. На нем тоже лежал загадочный отпечаток истощения и разрушения, словно внутри него жило растение, питающееся человеческой кровью. «Кстати, — закончил он почти шепотом, — у вас в номере не слишком много ящериц?» Я ответил отрицательно и замолчал, давая понять, что разговор окончен.

После завтрака я решил изучить привезенные из Парижа материалы об алмазах и о кардиохирургии. Я наспех просмотрел то, что касалось алмазов, — способы добычи, классификация, вес и так далее. На сегодняшний день я уже достаточно знал о подпольной сети Бёма и основных ее составляющих. Технические детали и тонкости мало что могли мне дать.

Потом я достал папку, где были материалы по кардиохирургии, взятые из медицинских энциклопедий. История этой отрасли медицины представляла собой настоящую эпопею, написанную отважными первооткрывателями. Так я очутился в другой эпохе.

"Кардиохирургия зародилась в Филадельфии, у ее истоков стоял Чарльз Бейли. Он провел свою первую операцию на митральном клапане в конце 1947 года. Его постигла неудача. Больной умер от кровотечения. Однако Бейли понял, что он на верном пути. Коллеги не щадили его. Они объявили его сумасшедшим, травили его. Бейли ждал. Он размышлял. В марте 1948 года в Мемориальном Госпитале Вилмингтона он осуществил вальвулотомию — судя по всему, довольно успешно. Но на третий день пациент умер из-за оплошности, допущенной реаниматологами.

Чтобы осуществить свои планы, Бейли вынужден был странствовать и оперировать в тех больницах, где к нему относились терпимо. 10 июня 1948 года Чарльзу Бейли пришлось в один день дважды оперировать сужение митрального клапана. Первый пациент умер от остановки сердца, не дожив до конца операции Чарльз Бейли, боясь, что его лишат права работать хирургом, поспешил уехать в другую больницу, прежде чем все узнают о его провале. Однако произошло чудо: вторая операция увенчалась успехом. Так появилась на свет сердечная хирургия…"

Я продолжил чтение и задержался на страницах, посвященных первым пересадкам сердца.

«3 декабря 1967 года южноамериканский хирург Кристиан Нетлинг Барнард осуществил пересадку сердца человеку, но, вопреки устоявшемуся мнению, он был не первым: задолго до него, в январе 1960 года, французский врач Пьер Сенисье вшил сердце шимпанзе в грудную клетку шестидесятивосьмилетнего пациента, страдавшего неизлечимой сердечной недостаточностью и находящегося на последней стадии болезни. Операция прошла успешно. Но пересаженное сердце проработало лишь несколько часов…»

Я пролистал еще несколько страниц.

"Одной из самых важных вех в кардиохирургии остается пересадка сердца, сделанная в Кейптауне в 1967 году профессором Кристианом Барнардом. Техника этой операции, впоследствии неоднократно осуществленной в Соединенных Штатах, Англии и Франции, была детально разработана американским профессором Шамвеем и названа «методикой Шамвея»…

Пациенту Луи Вашкански было пятьдесят пять лет. За семь лет он перенес три инфаркта миокарда, последний из которых привел к неизлечимой сердечной недостаточности. В течение всего ноября 1967 года бригада из тридцати хирургов, анестезиологов, других медицинских и технических работников неотлучно находилась в клинике «Гроте Шур» в ожидании, когда профессор Барнард объявит день и час операции. В ночь с 3-го на 4 декабря решение было принято: в автокатастрофе погибла молодая женщина двадцати пяти лет. Именно ее сердцем заменили слабеющее сердце Луи Вашкански. Больной прожил еще три недели и скончался от пневмонии. Огромное количество препаратов, подавляющих иммунитет и предотвращающих отторжение пересаженного органа, настолько ослабили его защитные силы, что он не смог побороть инфекцию".

Вся эта разверстая плоть, все эти органы, пересаживаемые с места на место, вызвали у меня приступ тошноты. Между тем мне было известно, что Макс Бём тоже внес свою лепту в эту историческую эпопею. Швейцарец работал в Южной Африке с 1969-го по 1972 год. Я выдумывал всякие невероятные обстоятельства, при которых ему была сделана пересадка сердца. Возможно, он познакомился в Кейптауне с Кристианом Барнардом или с кем-то из его сотрудников. Возможно, в 1977 году, после приступа, он вернулся туда, чтобы ему произвели трансплантацию в частном порядке. Или, может быть, он откуда-то узнал, что в 1977 году в Конго работал один из врачей, способных осуществить подобную операцию. Однако эти версии были совершенно неправдоподобны. И не давали ответа на вопрос, с помощью какого «чуда» новое сердце Бёма так прекрасно прижилось.

Я отыскал то место, где речь шла о проблемах тканевой совместимости.

"В области кардиохирургии собственно хирургические проблемы успешно разрешены, но по-прежнему возникает множество трудностей иммунологического характера. За исключением случаев с однояйцевыми близнецами, донорский орган, даже полученный от родственника, воспринимается реципиентом как чужеродный, и на него начинают действовать механизмы отторжения. Поэтому необходимо всегда давать реципиенту препараты, подавляющие иммунитет, дабы снизить вероятность отторжения. Обычное лечение азатиорпином или кортизоном неэффективно и может повлечь за собой осложнения, в частности, различные инфекции. Не так давно, в восьмидесятых годах, появился новый препарат — циклоспорин. Это вещество получают из гриба, произрастающего в Японии, оно останавливает процесс отторжения. Благодаря этому препарату у пациентов появилось гораздо больше шансов выжить, а пересадки получили широкое распространение.