Странный Томас - Кунц Дин

Короткий рукав рубашки едва не лопался на могучем бицепсе. А на руке, над часами, синели три большие буквы: POD.

— Мисс Ллевеллин, так уж вышло, что подростком я спутался с плохой компанией. Входил в молодежную банду. Но вовремя успел вернуться на путь истинный. И за это благодарю Господа нашего. Татуировка — свидетельство принадлежности к банде.

— И что означают эти буквы? — не унималась Сторми.

Он смутился.

— Это грязное ругательство, мисс. Мне бы не хотелось вдаваться в подробности.

— Вы могли бы ее убрать. В последние годы пластические хирурги многому научились.

— Я об этом думал, — кивнул Варнер. — Но решил оставить ее как напоминание о том, в какую пропасть я когда-то катился и как легко сделать неверный шаг.

— До чего ж интересно! — воскликнула Сторми. — Вы — замечательный человек, мистер Варнер. — Она наклонилась к окошку, чтобы получше рассмотреть образец добродетели. — Множество людей переписывают свое прошлое, вместо того чтобы помнить о нем. Я так рада, что нашу безопасность охраняют такие, как вы.

Словесный сироп лился так плавно, что едва ли кто заподозрил бы Сторми в неискренности.

И пока патрульный Варнер купался в лести так же радостно, как ребенок — в теплой ванне, она повернулась ко мне:

— Одд, мне пора домой. Завтра рано вставать.

Я пожелал патрульному Варнеру удачи, и он не попытался вновь донимать меня вопросами. Похоже, забыл о своих подозрениях.

— Вот уж не думал, что ты такая талантливая обманщица, — сказал я, когда мы сели в машину.

— Обман — это слишком сильно. Я немного поманипулировала им.

— После того как мы поженимся, я буду настороже, — предупредил я, заводя двигатель.

— Это ты про что?

— На случай, что ты попытаешься немного поманипулировать мной.

— Святое небо, странный ты мой. Я манипулирую тобой каждый день. И вью из тебя веревки.

Я не знал, серьезно она говорит или нет.

— Правда?

— Разумеется, осторожно. Осторожно и с любовью. И тебе всегда это нравится.

— Неужели?

— У тебя есть масса маленьких трюков, побуждающих меня это делать.

Я включил передачу, но не убрал правую ногу с педали тормоза.

— Ты говоришь, что я побуждаю тебя манипулировать мной?

— Иногда мне кажется, что ты просто жаждешь этого.

— Не понимаю, серьезно ли ты это говоришь.

— Я знаю. Ты восхитителен.

— Восхитительны щенки. Я — не щенок.

— Ты и щенки. Абсолютно восхитительны.

— Так ты серьезно.

— Неужели?

Я всмотрелся в нее:

— Нет. Не серьезно.

— Ты уверен?

Я вздохнул:

— Я могу видеть мертвых, но не умею читать твои мысли.

К тому моменту, как я тронул машину с места, патрульный Варнер уже припарковался около центрального входа в боулинг-центр «Дорожки Зеленой Луны».

Вместо того чтобы вести наблюдение из укромного места в надежде перехватить Робертсона до того, как тот совершит насилие, Варнер устроился у всех на виду. И я сомневался, что чиф Портер одобрил бы такой выбор позиции.

Когда мы проезжали мимо патрульного Варнера, он помахал нам рукой. Вроде бы жевал пончик.

Бабушка Шугарс крайне отрицательно относилась к негативному мышлению, потому что верила: опасаясь пострадать от одной или другой беды, мы фактически навлекаем на себя то, чего боимся, и повышаем вероятность свершения пугающего нас события. Тем не менее я не мог не подумать, с какой легкостью Боб Робертсон мог подкрасться к патрульной машине сзади и прострелить Саймону Варнеру голову, пока тот дожевывал очередной пончик.

Виола Пибоди, официантка, которая приносила мне и Терри ленч в «Гриле» восемь часов тому назад, жила в двух кварталах от Кампс Энда, но ее домик благодаря тому, что она тщательно следила как за участком, так и за самим домом, казался оазисом благополучия в этом неприглядном районе.

Маленький, без изысков, домик напоминал сказочный коттедж на романтических картинах Томаса Кинкейда.[44] Под большущей луной стены дома мягко светились, как подсвеченный алебастр, а фонарь над дверью «выдергивал» из темноты алые лепестки цветов камсиса укоренившегося, который обвивал решетки боковин крыльца и забирался на крышу.

Особо не удивившись нашему приезду без предупреждения в столь поздний час, Виола широкой улыбкой приветствовала Сторми и меня, предложила кофе или ледяного чая, но мы отказались.

Она пригласила нас в маленькую гостиную, где сама сначала отциклевала, а потом покрыла лаком деревянный пол. Связала она и лежащий на полу ковер. Сшила ситцевые занавески и чехлы на старую мебель, отчего та стала выглядеть как новая.

Хрупкая, словно девочка, Виола примостилась на краешке кресла. Тяготы жизни не оставили на ней следа. Не выглядела она матерью двух дочерей, пяти и шести лет от роду, которые спали в другой комнате.

Ее муж, Рафаэль, который бросил ее и не давал ни цента на детей, был таким идиотом, что ему следовало ходить исключительно в костюме шута, с колпаком и туфлями с загнутыми вверх мысками.

Кондиционера в доме не было, поэтому Виола держала окна открытыми, а с жарой боролся стоящий на полу вентилятор, лопасти которого создавали иллюзию прохладного ветерка.

Наклонившись вперед, положив руки на колени, Виола посмотрела на меня, и лицо ее стало серьезным. Она поняла причину нашего приезда.

— Это мой сон, не так ли? — тихо спросила она. Я тоже понизил голос, уважая детский сон.

— Расскажи мне его еще раз.

— Я видела себя с дыркой во лбу… с разбитым, мертвым лицом.

— Ты думаешь, тебя застрелили.

— Застрелили насмерть. — Она зажала руки между коленей. — Мой правый глаз налился кровью и раздулся, наполовину вылез из глазницы.

— Тревожные сны, — вмешалась Сторми, с тем чтобы успокоить Виолу. — Они никак не связаны с будущим.

— Мы уже это проходили, — ответила ей Виола. — Ода… днем он сказал мне то же самое. — Она посмотрела на меня. — Но ты, должно быть, изменил свое мнение, иначе не приехал бы.

— Где ты была в своем сне?

— Нигде. Ты понимаешь, это же сон… все в тумане, плывет.

— Ты играешь в боулинг?

— Это стоит денег, а мне придется оплачивать два колледжа. Мои девочки получат образование и выйдут в люди.

— Ты бывала в боулинг-центре «Дорожки Зеленой Луны»?

Виола покачал головой.

— Нет.

— Что-нибудь в твоем сне говорило о том, что ты в боулинг-центре?

— Нет. Как я и сказала, я не была в каком-то реальном месте. А почему ты спрашиваешь о боулинг-центре? Тебе тоже приснился сон?

— Приснился, да.

— Твои сны когда-нибудь оборачивались явью?

— Такое случалось, — признал я.

— Я знала, что ты поймешь. Поэтому я и спросила тебя о моем будущем.

— Виола, что еще ты можешь сказать мне о своем сне?

Она закрыла глаза, напрягая память.

— Я откуда-то бежала. Какие-то тени, вспышки света, но они ничего не означали.

Мое шестое чувство уникально по своей природе и ясности. Но я верю, что многие люди способны воспринимать сверхъестественное, пусть не так часто и не с такой четкостью, как я. Иногда это сверхъестественное проявляет себя сном, иной раз — предчувствием того, что действительно происходит.

Они отказываются тщательно разбираться с этими феноменами, частично потому, что считают признание сверхъестественного проявлением иррационализма. Они также боятся, зачастую подсознательно, перспективы открыть разум и сердце одной достаточно простой истине: Вселенная гораздо более сложна и многомерна, чем материальный мир, за пределами которого, согласно полученному ими образованию, ничего не существует.

Вот меня и не удивляло, что кошмар Виолы, который днем я воспринял вещью в себе, ни с чем не связанной, на поверку оказался куда более важным.

— В снах ты слышишь голоса, звуки? — спросил я ее. — Некоторые люди не слышат.

— Я слышу. В этом сне я слышала свое дыхание. И толпу.

— Толпу?

— Ревущую толпу, как на стадионе.

— Да где такое может быть в Пико Мундо? — удивился я.

— Не знаю. Может, на игре Малой лиги.[45]

— На этих играх такие толпы не собираются, — резонно заметила Сторми.

— Совсем не обязательно, чтобы там были тысячи людей. Может, пара сотен. Просто толпа, все кричат.

— А потом, как ты увидела, что тебя застрелили?

— Я не видела, как это случилось. Тени, вспышки света, я бегу, спотыкаюсь, падаю на руки и колени…

Глаза Виолы скрылись за веками, словно она спала и видела этот кошмар впервые.

— …на руки и колени, — повторила она. — Руки попадают во что-то мокрое, склизкое. Это кровь. Потом тени уходят, их сменяет свет, и я смотрю на собственное мертвое лицо.