Странный Томас - Кунц Дин

Уверенности, которая звучала в моем голосе, я не ощущал, но улыбнулся и поцеловал ее в щеку.

Она обняла меня, потом Сторми.

— Теперь я не чувствую себя одинокой.

В отсутствие вентилятора за дверью было жарче, чем в комнате маленького дома.

Луна медленно поднималась к горящим в вышине звездам, сбрасывая желтые вуали, которые закрывали ее истинное серебристое лицо. Твердое, как камень, и безжалостное.

За час с небольшим до полуночи, волнуясь о новом дне, который мог подставить детей под пули, я припарковал «Мустанг» за зданием, первый этаж которого занимал «Пико Мундо гриль».

Когда я выключил фары и подфарники и заглушил двигатель, Сторми спросила:

— Ты когда-нибудь уедешь из этого города?

— Я очень надеюсь, что не буду одним из тех, кто продолжает болтаться здесь и после смерти, как бедняга Том Джедд, отирающийся в «Мире покрышек».

— Я спрашиваю о другом. Ты уедешь отсюда при жизни?

— От одной этой мысли у меня голова идет кругом.

— Почему?

— Очень уж там большой мир.

— Не такой уж и большой. Есть много городов, которые меньше и спокойнее Пико Мундо.

— Наверное, я о том, что… там все будет для меня внове. А мне нравится то, что я знаю, к чему привык. Учитывая, с чем мне приходится иметь дело… много нового я просто не потяну. Новые названия улиц, новая архитектура, новые запахи, новые люди…

— Я всегда думала, как это здорово, жить в горах.

— Новая погода. — Я покачал головой. — Не нужна мне новая погода.

— И потом, я же не говорю о том, чтобы уехать из города навсегда. Только на день-другой. Мы могли бы съездить в Лас-Вегас.

— Таким ты представляешь более тихий, спокойный городок? Я готов поспорить, Лас-Вегас кишит тысячами мертвых, которые не желают отправляться в другой мир.

— Почему?

— Люди, которые потеряли все свое состояние за карточным столом или играя в рулетку, а потом вернулись в свои номера и вышибли себе мозги. — Меня передернуло. — Самоубийцы всегда околачиваются там, где свели счеты с жизнью. Они боятся уйти.

— У тебя мелодраматическое представление о Лас-Вегасе, странный ты мой. Среднестатистическая горничная не находит там по дюжине самоубийц каждое утро.

— А скольких перебила мафия, похоронив их тела в бетонных фундаментах новых отелей. Будь уверена, в этом мире у них остались незавершенные дела, да и посмертной ярости выше крыши. А кроме того, я не играю.

— Как это непохоже на внука Перл Шугарс.

— Она прилагала все силы, чтобы воспитать меня картежником, но, боюсь, я ее разочаровал.

— Она научила тебя играть в покер, не так ли?

— Да, мы играли на пенни.

— Даже если и на пенни, это азартная игра.

— Только не с бабушкой Шугарс.

— Она позволяла тебе выигрывать? Как мило с ее стороны.

— Она хотела, чтобы я сопровождал ее на турниры по покеру, которые проводились на юго-западе. «Одд, — говорила она, — я собираюсь состариться в таких вот поездках, а не в кресле-качалке на веранде какого-нибудь чертова дома для престарелых в компании пердящих старушек. Я собираюсь умереть, упав лицом в карты во время игры, а не от скуки на танцах для старичков, пытающихся отплясывать, опираясь на палку».

— Поездки — это всегда что-то новое, — кивнула Сторми.

— Каждый день и час, все новое и новое. — Я вздохнул. — Но, наверное, нам было бы весело. Бабушка хотела, чтобы я хорошо провел с ней время… и, если она умрет во время серьезной игры, ей бы хотелось, чтобы я не позволил другим игрокам разделить ее деньги, а тело бросить на съедение койотам.

— Я понимаю, почему ты не хотел ездить с ней, но почему ты не играешь?

— Потому что, даже когда бабушка Шугарс играла в полную силу, я все равно выигрывал.

— Ты хочешь сказать… благодаря своему дару?

— Да.

— Ты можешь видеть, какие карты придут другим игрокам?

— Нет. Конкретные карты мне знать и не нужно. Я просто чувствую, когда у меня карты выше, чем у других, а когда — нет. Это чувство оказывается верным в девяти случаях из десяти.

— В картах это же огромное преимущество.

— То же самое и с блэкджеком, и с другими карточными играми.

— Значит, это не игра.

— Конечно, нет. Это… денежная жатва.

Сторми сразу поняла, почему я перестал играть в карты.

— Это то же самое, что воровство.

— В такой степени я в деньгах не нуждаюсь, — заметил я. — И не буду нуждаться, пока люди едят то, что жарят на сковородке.

— Или пока у них есть ноги.

— Да, при условии, что я переключусь на продажу обуви.

— Я упомянула Вегас не потому, что хочу поиграть, — объяснила она.

— Слишком долгая дорога для того, чтобы посетить ресторан, где можно есть, сколько влезет.

— Я упомянула Вегас, потому что мы можем добраться туда за три часа, а желающих вступить в брак там расписывают круглые сутки. Без всяких анализов крови. Мы бы могли пожениться еще до рассвета.

Сердце мое совершило один из тех пируэтов, которые могло совершить только от слов Сторми.

— Bay. Ради такого я, наверное, и решусь на дальнюю поездку.

— Только наверное?

— Анализ крови мы можем сделать завтра утром, в четверг подать заявление, в субботу устроить свадьбу. На нее придут все наши друзья. Ты же хочешь, чтобы наши друзья пришли на свадьбу?

— Да. Но еще больше я хочу выйти замуж.

Я поцеловал ее.

— После столь долгих колебаний с чего такая спешка?

Поскольку мы какое-то время сидели в неосвещенном проулке, наши глаза в значительной степени привыкли к темноте. Иначе я бы не разглядел тревогу на ее лице, в глазах. Даже не тревогу — тихий ужас.

— Эй, эй, — попытался подбодрить я ее, — все будет в порядке.

Голос ее не дрогнул. И слезы не покатились из глаз. Но в мягкости речи я чувствовал охвативший ее страх:

— С того самого момента, как мы сидели у бассейна с кои и этот мужчина появился в галерее…

Поскольку она умолкла на полуслове, я вставил:

— Человек-гриб.

— Да. Этот мерзкий сукин сын. С того самого момента, как я увидела его… я боюсь за тебя. То есть я всегда боялась за тебя, Одди, но обычно не подавала вида, потому что, учитывая, сколько всего на тебя валится, тебе совершенно ни к чему хныкающая дама, которая будет постоянно твердить тебе: «Будь осторожен».

— Хныкающая дама?

— Извини, это, должно быть, из прошлой жизни в 1930-х годах. Но это правда. Тебе только и не хватает истеричной сучки, донимающей своими предупреждениями.

— «Хныкающая дама» понравилась мне куда больше. Я думаю, этот парень — стопроцентный псих, ходячая десятимегатонная бомба с быстро тикающим таймером, но чиф и я занимаемся им, и мы намерены выдернуть фитиль до того, как прогремит взрыв.

— Слишком уж ты уверен в себе. Пожалуйста, Одди, не будь ты таким уверенным. Избыток уверенности может привести к смерти.

— Я не собираюсь умирать.

— Я за тебя боюсь.

— К завтрашнему вечеру, — пообещал я ей, — Боб Робертсон, он же Человек-гриб, будет одет в выданный тюремным надзирателем оранжевый комбинезон. Возможно, он причинит вред некоторым людям, возможно, мы успеем перехватить его правую руку до того, как он нажмет на спусковой крючок, но в любом случае я буду с тобой за обедом, мы будем планировать нашу свадьбу, и я по-прежнему буду с двумя ногами, двумя руками…

— Одди, замолчи, больше ничего не говори.

— …и той же глупой головой, на которую ты сейчас смотришь…

— Пожалуйста, замолчи!

— …и я не буду слепым, потому что мне нужны глаза, чтобы видеть тебя, и я не буду глухим, ибо мы не сможем планировать нашу свадьбу, если я не буду тебя слышать, и я не буду…

Она стукнула меня в грудь.

— Не искушай судьбу, черт побери!

Сидя, она, конечно, не могла нанести сильный удар. Я даже не поморщился.

Дыхание у меня не перехватило, и ответил я практически без запинки:

— Искушение судьбы меня не волнует. В этом смысле я не суеверен.

— Может, суеверна я.

— Ну, это у тебя пройдет.

Я поцеловал ее. Она — меня.

Каким славным был в тот момент наш мир.

Я обнял Сторми.

— Ты глупенькая хныкающая дама. Возможно, у Боба Робертсона настолько съехала крыша, что его даже не возьмут в управляющие мотеля «Бейтс»,[46] но он всего лишь человек. И нет в нем ничего, кроме шестнадцати шестеренок безумия, которые вращаются у него в голове. Я вернусь к тебе без единой раны, перелома и со всеми зубами. Целым и невредимым.

— Мой Пух. — Так иногда она называла меня.

Хоть как-то успокоив ее нервы и частично заглушив страхи, я почувствовал себя настоящим мужчиной вроде широкоплечих с добрым сердцем шерифов из ковбойских фильмов, которые с улыбкой очаровывают женщин и сметают с улиц Додж-Сити легионы бандитов, не запачкав белой шляпы.